Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - [145]

…Нас закрутила, завертела толпа. Базанову понадобились цветы, много цветов для Верочки Касандровой-Брыкиной, и уже на другом такси мы носились по городу до тех пор, пока профессорское желание не было удовлетворено. Потом поехали в гостиницу.

Помню: женщина с огромным букетом цветов. Мы с Базановым идем следом по коридору. И ни швейцара, ни портье, вообще ни одной живой души, словно здесь никто не жил.

Что за гостиница? В каком районе мы оказались? Родившись и прожив в Москве сорок лет, я почти не знаю ее, только несколько улиц, где когда-то стоял наш дом, где живу теперь и работаю. Этот необозримо разросшийся на наших глазах город-гигант, непостижимое множество непонятно как и зачем слепленных друг с другом городов мне так и не удалось узнать и теперь уж, наверно, никогда не удастся, тем более что с годами потребность в новых впечатлениях ослабевает.

Мы вошли в просторный, дорогой, с претензией обставленный номер. Он так соответствовал духу временной его хозяйки и той охапке цветов, которой были заняты теперь ее руки, что я невольно улыбнулся и принялся включать весь имеющийся свет.

— Ну как, — интересовался Базанов, — хватит тебе?

Света было достаточно.

Вера разбирала провизию, извлеченную из наших портфелей, ставила в воду цветы, Базанов открывал вино, а я разгуливал по комнате, приподнимал и опускал козырек настольной лампы, передвигал ее с места на место, пытался свинтить абажур с торшера, словом, готовился к съемке.

И вот они сидят рядышком на зеленом диванчике — этакой весенней лужайке — мальчик Базанов и девочка Вера Касандрова. Я ловлю видоискателем их повзрослевшие, обработанные временем лица: благородные очертания базановского лица, которое на фотографии непременно получится одутловатым и простоватым (совсем не таким, каким я вижу его теперь), и раскрашенное, пустенькое личико Верочки, которую фотография заметно улучшит, сделает строже и выразительнее. Я приближаю к ним аппарат, навожу на резкость с помощью допотопного, приставного дальномера: пусть в объектив попадут только их лица. Потом сниму так, чтобы в кадре поместились подаренные Базановым цветы, вино, шоколад, фрукты. Все это создаст некое обрамление — вроде тех рамок с виньетками и стандартно-трогательными надписями вроде: «Люби и помни», которые в огромном количестве изготавливали предприимчивые фотографы сразу после войны, когда мы учились в начальных классах. Цветы, фрукты, губы Верочки и порозовевшие от нескольких рюмок спиртного щеки Базанова вполне соответствовали оптимистическому духу фотографических портретов ушедших, незабываемых лет. (Позже мной не раз овладевало искушение раскрасить несколько базановских фотографий специально для тех, кто считал его счастливчиком, баловнем судьбы, победителем в духе нового времени.)

Кажется, я много выпил в тот вечер, «лейка» дрожала в руках, я никак не мог поймать в кадр лицо Верочки, навести на резкость.

Разморенные вином, Базанов и Верочка любезничали, пожирали друг друга глазами, готовы были, кажется, с ногами залезть на диван или улечься в постель и фотографа заодно прихватить с собой, поскольку времени до отхода поезда оставалось все меньше.

Кружилась голова, звенело в ушах. Я сказал, что мне пора. Базанов даже не обернулся, как будто меня уже не было в комнате.

Я накинул плащ, взял свой портфель, пробормотал «пока» — и отправился в путешествие по запутанным коридорам, которые вывели меня к узкой, полутемной лестнице. Не встретив ни души, я оказался в глухом колодце двора жилого дома, вышел через арку на улицу, увидел свободное такси, остановил его, сел и назвал шоферу адрес.

Во всей этой истории для меня осталось загадочным одно обстоятельство, представляющее, очевидно, только специальный интерес. Из тридцати или тридцати двух кадров, снятых в номере гостиницы, не вышло ни одного. Мало того. Пленка, за исключением нескольких снимков, которые я сделал на следующий день, после проявления оказалась однородной, бесцветной, прозрачной. Может, забыл снять крышку? Такого еще не случалось. И ведь не сразу же я напился. А Вера с Виктором? Тоже не заметили, что улыбаются в закрытый стальной полированной крышкой объектив? Наверно, «лейка» уже тогда начала барахлить. Возможно, по ошибке мне продали в магазине пленку низкой чувствительности или вообще бракованную. Но где, в таком случае, тени, следы, линии, обозначающие границы кадра? Наконец, не получилось бы нескольких сделанных на следующий день последних снимков.

Так или иначе пленка оказалась пуста. Ни такси, ни магазинов, ни гостиничного номера, ни женщины по имени Вера, ни таинственных коридоров, ни дороги домой — будто ничего этого не было, включая тот день, пятницу, который так быстро, почти незаметно, перешел в утро следующего дня.

XXXIII

— Ну и хорош же ты был вчера, — сказала Светлана.

Я лежал с открытыми глазами, пытаясь сообразить, что со мной, где я, какое нынче число и день недели. Сквозь неплотно прикрытые шторы виднелся кусочек чистого неба.

— Извини, — сказал я, виновато вздохнув. — Перебрал вчера.

— Перебрал? Вечером ты уверял, что задержался на работе, смертельно устал, и у тебя был такой вид, будто черти возили на тебе кирпичи.