Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - [119]

— Так что Кибела?

В трубке зашуршало.

— Алло!

— Да, слушаю.

— Что именно вас интересует, дядя Алик?

— Все, что знаешь.

— Ладно, постараюсь вспомнить. Значит, так. Кибела полюбила юношу. На охоте его смертельно ранил вепрь, а она умолила богов вернуть ему жизнь. Существует несколько вариантов легенды.

— Что?

— Плохо слышно?

— Аппарат барахлит. Нет, ничего.

— Вы слушаете?

— Да.

— Он изменил ей, решил жениться на простой девушке. Богиня не простила. Она явилась на свадьбу и наслала на всех безумие. Юноша тоже сошел с ума, убежал в горы, оскопил себя и умер в мучениях. После смерти возлюбленного Кибела учредила траурный праздник его памяти. Пожалуй, все.

— Значит, сначала воскресила, потом убила?

— Примерно такой же миф об Адонисе, который должен был проводить треть года у богини любви, треть — у владычицы преисподней, а остальным временем распоряжаться по своему усмотрению. Когда он погиб на охоте, из капель крови выросли розы.

— Он тоже был возлюбленным Кибелы?

— Нет.

— Кстати, записная книжка отца сохранилась?

— Да, она у меня.

— Может, взглянешь на букву «Б»? Бунцев.

— Дядя Алик, вы напрасно принимаете всерьез. Он был очень болен. Им владела навязчивая идея, вернее, фантазия…

— Дело в том, Павлик, что с неким Бунцевым мы когда-то учились вместе. Что, если это тот самый?

— Просто мистика.

— Так ты посмотришь? Бунцев.

Павлик отложил трубку, а я подумал: почему раньше мне не приходила в голову такая мысль? Мальчик по фамилии Бунцев действительно учился в нашем классе, но имени его я не помнил.

— Есть! — раздался в трубке голос Павлика. — Нашел. Бунцев Алексей Константинович. Москва. Вы запишете?

Я был обескуражен не меньше Базанова-младшего.

— Слушаю, Павлик.

Он продиктовал номер.

— Зашел бы как-нибудь к нам.

— Теперь после сессии.

— Как Ирочка?

— Мы решили пожениться, дядя Алик.

— Вот это новость! Что ж ты молчал? Поздравляю. А мама?

— Согласилась. Убедил ее, что так будет легче учиться: не надо бегать на свидания.

— Пригласишь на свадьбу?

— Обязательно. В молодежную компанию, если не возражаете.

— Не возражаю, — сказал я. — И даже польщен.

Разговор с Павликом вдруг открыл мне вполне очевидную истину о вступлении всех нас в возраст третьего поколения живущих. Еще совсем недавно Виктор, Лариса, я были очень молоды. Нас искренне удивляло, что школьная подруга вышла замуж за школьного приятеля и у них родился ребенок. Чьи-то жены изменяли с нами своим мужьям, а сами мы успели не только устроить, но и разрушить собственное семейное счастье. Можно было утешаться, однако: у нас все впереди.

Еще вчера было все впереди, а уже сегодня с кем-то прощались навсегда, кто-то запоздало становился отцом младенца, а почему-то не дедом.

Наши молодящиеся, все еще бодрые, все еще рвущиеся куда-то ровесники! Ну а наши ровесницы? Они и в самом деле чувствовали себя вчерашними школьницами. Многие с бездумной готовностью и столь же бездумной радостью согласились бы вернуть свои восемнадцать лет. Неприятное, горькое, злое было забыто. Экзамены, мучения, связанные с поисками своего места в необозримом пространстве жизни, обиды и несчастья, разводы, аборты, бессонные ночи, тревоги за маленьких детей и за мужей, которые к тридцати годам нередко только еще начинали свой самостоятельный путь. В их жизни наступала пора долгожданного спокойствия и благополучия, а они продолжали зачем-то мечтать о юности.

После всего, что произошло с нами, я с предельной отчетливостью ощущал, как образуется новый слой, свежее кольцо на дереве жизни. Стоило взять какой-нибудь старый номер журнала, перелистать его потускневшие от времени страницы, и тебя вдруг окутывало облако пронзительных запахов студенческой лаборатории. Налетит, охватит, пронесется мимо — и не удержать, не продлить мгновения. В памяти остается что-то неясное, смутное, как размытые сильным дождем следы или запах гари на месте былого пожарища. Та же лаборатория, те же запахи, тот же мир — и уже все иное: изображение стерто, воздух профильтрован, краски выгорели. Иные впечатления, иной строй чувств. Видимо, промелькнувшее в базановских записях имя Кибелы имело к этому какое-то отношение.

Выписки из школьных тетрадей я передал не Рыбочкину, а Ване Брутяну — ему они могли принести большую пользу. Иван остался в базановской комнате, а Игорь Рыбочкин как начальник лаборатории занимал теперь отдельный кабинет.

Вместе с Иваном работал молодой человек, чье лицо мне показалось знакомым. Кажется, я встречал его года полтора назад здесь же, когда вечером заходил поболтать с Базановым, выпить чашку чая.

На одной из научных конференций после базановского доклада с места поднялся никому не известный тощий юноша с всклокоченными волосами. Многие из сидящих в зале с настороженным любопытством повернулись в его сторону. Вопрос и тон, которым он был задан уважаемому докладчику, показались столь неожиданно дерзкими, что их можно было объяснить лишь не ведающей стыда молодостью и дурным воспитанием. Базанов ответил очень спокойно и даже обстоятельно, но председательствовавший оборвал молодого человека, лишив его возможности получить ответ на следующий вопрос. Весьма язвительно он заметил, что столь мелкие детали следует выяснять в рабочем порядке, — видимо, первое, что пришло ему в голову, — и ткнул пальцем в другую сторону, откуда тянулось несколько рук. Однако Кормилицын — именно так звали молодого человека — чересчур буквально воспринял совет и в перерыве, улучив удобный момент, когда Базанова оставил один и не успел подхватить другой вихрь знакомых, подошел с тем вопросом, на который не получил ответа.