Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - [117]

— Несчастный Иванов! Но пусть, — добавила Ольга, словно решившись на что-то. — Пусть его пример послужит вам уроком и предостережением.

Я ничему больше не удивлялся. Ни тому, что она угадала и назвала фамилию моего соседа, ни этому неправдоподобному свечению ее лица в темноте.

— Уроки не идут мне впрок.

— Что ж вы хотите?

— Остаться самим собой.

— А еще? Договаривайте.

Я снова попытался ее обнять.

— Только не сегодня.

— Сейчас.

— Нет! — вскрикнула она. — Нет, непослушный профессор. Завтрашний вечер ничем не хуже сегодняшнего.

— Значит, завтра?

Она медлила с ответом. Я ждал.

— Да.

Лицо ее стало печальным и даже испуганным.

— Хорошо, в это же время у вас.

— У меня нельзя. Я не один.

— До завтра, — едва слышно произнесла она, и мне снова стало не по себе.

Она исчезла за ближайшим поворотом дороги.

Было не слишком поздно. Возле подъезда толпился народ. В вестибюле образовалась очередь у междугородного телефона-автомата. По цветному телевизору показывали какой-то фильм. Среди зрителей я заметил Бунцева. В креслах рядом с лестницей сидели Клавдия Николаевна и та самая старушка, которая подходила сегодня к нашему столу. Они были увлечены беседой. Проходя мимо, я уловил обрывок разговора:

— …когда в двадцать четвертом году его привезли в Москву…

Конец фразы утонул в телевизионном гуле.

Я поднялся на третий этаж. Дверь оказалась заперта. По-видимому, Иванов еще не вернулся. Дежурная отдала мне ключ со смущенной, виноватой какой-то улыбкой.

Я перелистал книги, лежавшие на тумбочке соседа, взял монографию Дюльмажа и лег поверх одеяла. В пятой главе излагались странные результаты, их нельзя было объяснить известными кинетическими схемами.

Начальные скорости сохранялись постоянными при увеличении макроскопической вязкости системы в сотни раз. К сожалению, я был лишен здесь возможности посмотреть оригинальную работу Брукса, на которую ссылался Дюльмаж.

На клочке бумаги написал: «Скорость обрыва лимитируется не сегментальной, а трансляционной подвижностью. Проверить! Причиной может явиться «эффект сетки» или «эффект отлова» молекул, обладающих наибольшей энергией».

Вложив записку в книгу на странице, где обсуждалась работа Брукса, я почувствовал слабый внутренний ток, будто во мне забил животворный родник и целебная влага побежала по жилам. Даже не верилось. Точно так было перед тем, как мы обнаружили эффект, решительно продвинувший вперед всю проблему. Из суеверия не стал больше думать об этом.

Разделся, умылся, погасил свет и лег, не запирая дверь. Когда Иванов придет, ему не понадобится меня будить. Загулял писатель.

Я заснул как убитый. Не слышал, как пришел Иванов и как он ушел прежде, чем я успел проснуться. Его постель оказалась аккуратно застелена. Утренний моцион, — решил я. — Прогулка перед завтраком, который нужно еще заработать. Здесь многие придерживались этого правила.

«Завтра» наступило. Я чувствовал сердце, но не как обычно. Оно радостно стучало, и кровь стучала в висках. Вдруг показалось, что я окончательно выздоровел. Ведь многие болезни со временем проходят сами собой. Может, и время моей миновало? Разве не известны чудесные случаи исцелений?

Вспомнил: меня ждет доктор Земскова. Здоровому человеку незачем идти к доктору, но если у него все обстоит хорошо, можно сказать, замечательно, он становится настолько щедрым, доброжелательным, великодушным, что готов пойти к доктору только потому, что доктор его ждет.

Худенькая, маленькая, профессионально приветливая блондинка встретила меня в своем кабинете.

— Как себя чувствуете, Виктор Алексеевич?

— Спасибо, прекрасно, — ответил я, в который раз удивляясь ее способности запоминать наши имена.

Она улыбнулась ободряюще-строго, но в ее улыбке я уловил настороженность.

— Разденьтесь, я вас послушаю.

— Надеюсь, сегодня вы разрешите мне даже поплавать в море или хотя бы разок окунуться, — болтал я, стягивая рубашку.

— Посмотрим, как будете себя вести, — пошутила она в ответ. — Ближе, пожалуйста. Не дышите.

Я затаил дыхание.

— Дышите нормально.

Открытое окно кабинета, находящегося рядом с переходом из лечебного корпуса в жилой, выходило на клумбу с розами, которые едва не дотягивались до подоконника на своих голых, колючих стеблях. Молоденькая сестра в хрустящем от крахмала, чистоты и свежести белом халате сладко зевала. Я видел в стекле отражение ее хорошенького порочного личика и не сомневался, что она неплохо проводит время. Ей хотелось на море, в парк или в постель, но ее рабочий день только начался.

— Болей в области сердца или спины не было? — Доктор Земскова усталым движением освободила уши от трубки.

— Вчера, — сказал я, — перед самым обедом. Как обычно, ничего особенного.

— Люсенька, кардиограмму, срочно, — обратилась она к сестре.

— Зачем? — запротестовал я. — Если надеетесь найти что-нибудь неладное у человека с таким самочувствием, тогда всякая нормальная жизнь — это сплошной инфаркт.

— Нужно проверить, — ответила доктор Земскова. — А вот бодрое настроение, — это замечательно.

— Доверяете какой-то машине больше, чем человеку. Я же говорю: чувствую себя хорошо.

— Узнай, Люсенька, они начали работать?

Доктор Земскова была неумолима.