Или я сейчас умру от счастья - [50]

Роберт пошел домой. Лег в кровать, не раздеваясь, и сразу же уснул. Утром он спросил у матери, не знает ли она, где Серго.

– Твой брат пропал без вести, – резко ответила мать и положила перед Робертом справку, в которой так и значилось – «пропал без вести».

Следующие годы Роберт помнил с трудом – они превратились в один бесконечный тусклый день. Он учился, не прилагая особых усилий. Репутация лучшего ученика школы давно работала на него. Учителя по привычке ставили ему пятерки. Интерес к учебе у Роберта давно пропал. Кети больше не приезжала. Один раз тетя Ника ездила к дочери и, вернувшись, пришла к ним сообщить, что там все хорошо. Но Роберт не поверил тете Нике. Не было в ее глазах и голосе радости.

Тетя Ника сдавала. Она вдруг резко постарела, стала жаловаться на боли в спине, ногах. Роберт после школы забегал к ней – приносил хлеб, молоко, овощи. Нинель тоже плохо себя чувствовала. Иногда по нескольку дней не вставала с кровати, доходила только до туалета и снова ложилась. Не разрешала Роберту даже занавески раздвинуть. И не позволяла вызвать врача.

– Не хочу. Лучше я умру. В этой кровати. Я устала жить. Мне давно пора на небеса, хотя я заслуживаю гнить в гробу. Пусть меня черви съедят за все, что я сделала и не сделала, – твердила Нинель.

Роберт мыл полы в своем доме, подметал двор, бежал к тете Нике и убирал там. После школы он забегал к Бэле на вокзал, ел хинкали, которые она для него готовила, и забирал еду для тети Ники и матери – обе вообще перестали готовить. Но если тетя Ника болела физически, жалуясь на нестерпимо ноющее тело, то Нинель была больна душевно. Тетя Ника не могла встать, потому что любой шаг причинял ей дикую боль, Нинель же не хотела вставать, не имея на то желания.

– Что там Нинель? – спрашивала тетя Ника.

– Ждет, когда за ней придет смерть, – отвечал Роберт.

– Это она за Серго себя простить не может. И за Зураба тоже, – вздыхала тетя Ника.

– Что там Ника? – спрашивала у Роберта мать, когда тот уговаривал ее пересесть в кресло, чтобы перестелить постель.

– Плохо. Совсем ходить не может, – отвечал Роберт.

– Это она из-за Кети страдает. Если бы Кети здесь была, Ника бы бегала. А так – куда ей бежать? Ради кого? Вот ноги ей и отказывают, – вздыхала Нинель.

Для тети Ники Роберт все-таки вызвал врача. Ее положили в больницу. Диагностировали рак легких. Последняя стадия. Врачи давали тете Нике жить месяц, максимум два.

– У нее же ноги болели, колени, спина, руки, – не понимал Роберт, когда пришел в больницу проведать тетю Нику.

– Так бывает, – пожал плечами врач.

Роберт не знал, сообщать ли Кети о болезни матери. И как сообщить? Сказать, что тетя Ника болеет или что она умирает?

– Роберт, дорогой, не надо. – Тетя Ника будто услышала мысли Роберта. – Не надо говорить Кети. Пусть она не расстраивается сейчас. Пусть один раз расстроится, когда я умру. Ты же знаешь, какая она чувствительная. Я буду за нее волноваться, и мне станет еще больнее. А вдруг она сейчас не может приехать? Георгий еще совсем маленький. Кети не должна его оставлять. Зачем ребенок еще будет страдать?

Тетя Ника умерла через три недели. Кети приехала на похороны, но это была не она, а ее оболочка. Зато Нинель встала, помогала во всем, переживала за могилу, памятник, венки, поминки – чтобы все было достойно.

Тетю Нику похоронили на том же кладбище, на котором лежали отец и старший брат Роберта. Мальчик даже подумал, что мать, как многие женщины, найдет утешение в заботе о могилах. Начнет красить, сажать цветы, убирать. Он сам часто приходил на кладбище – поговорить с Зурабом, посоветоваться, убрать могилу отца.

Но после похорон Нинель снова заточила себя в своей комнате с вечно задернутыми наглухо занавесками. Она перестала мыться, не разрешала сыну поменять белье и убрать в ее комнате. Роберт заставлял себя зайти в комнату матери, чтобы поставить на тумбочку еду. Ему хотелось сдернуть занавески, вырвать с корнем фрамугу, чтобы пустить свежий воздух.

Когда Роберт понял, что скоро останется один? В тот день, когда купил два ведра грецких орехов. Он возвращался домой и увидел женщину, не из местных. Она стояла на железнодорожной станции и продавала орехи. Отдавала почти даром. И Роберт пожалел женщину, купил. Вечером он сел за стол, взял старый нож отца и начал чистить орехи. В этот момент на веранду вдруг вышла мать и закричала. Она кричала и рвала на себе волосы. Роберт вызвал «Скорую».

– Я просто чистил орехи, – оправдывался он перед врачом. – Она давно на террасу не выходила, она сошла с ума, да? Она, наверное, приняла меня за отца. Он тоже чистил орехи этим ножом.

– Мы не знаем, никто не знает. Остается только терпеть, – ответил врач.

Нинель с каждым днем все глубже погружалась в свой мир, в котором не находилось места ни для живых, ни для мертвых. Она начала разговаривать сама с собой, и эти монологи могли длиться часами. Обвиняла мужа в том, что он дал ей троих сыновей и не дал ни одной девочки. В том, что умер и оставил ее одну. Нинель упрекала покойного мужа во всех грехах – он не дал рожденным от него сыновьям мужской силы, передал лишь слабости. Нинель говорила, что им с Мерабом нельзя было заводить детей, ведь в них будет течь дурная, больная кровь мужа. Нинель кричала, что ее брак принес ей одни несчастья, что она прожила бездарную, бессмысленную жизнь, в которой не припомнишь ничего светлого – одни болезни и страдания. Предательства и потери. И теперь она осталась одна. Роберт? Ее младший нежданный сын, зачатие которого вызвало скорее удивление, чем радость? Нет, он никогда не был для нее долгожданным и самым любимым «последышем», скорее наказанием. Ведь она была уже немолода, чтобы рожать ребенка. Позор – рожать в том возрасте, когда внуков надо нянчить. Да и не хотела его вовсе. Откуда силы взять на еще одного ребенка? Роберт из этих материнских монологов узнал, что лишь Зураба мать любила всем сердцем и душой, всем своим существом. Лишь его с трудом отрывала от груди, продолжая кормить, когда сыну уже исполнилось два года. И именно Зураб должен был стать материнской надеждой и опорой. Но он умер, и в его смерти Нинель всегда винила мужа. Ведь в его роду именно мальчики умирали от странных и страшных болезней. В семье Мераби имелись сумасшедшие, шизофреники и самоубийцы. Вся гниль рода передавалась по отцовской линии и лишь сыновьям, не дочерям. И вся кара за грехи мужниного рода пала на голову Нинель – старшего не уберегла, среднего тоже. Как мог ее Зураб заболеть легкими? Никто не болел никогда. Сколько врачи ни убеждали Нинель, что наследственность в этом случае ни при чем, она осталась при собственном мнении – в смерти старшего сына был виноват муж, его род. Думала все, расплатилась. Оказалось, нет.