Икона Христа - [4]
Называть Бога «Отцом» не означает высказывать о Нем нечто случайное, как такое имеет место у людей. Бог есть Отец, Он есть единственный, кто по истине является Отцом. Совсем иначе рассуждает Арий, для которого Бог становится Отцом лишь вследствие сотворения Сына; для Ария «Отец» не может быть подлинным именем Божиим. Бог Ария восседает в некоей неприступной потусторонности, из которой никогда не выходит. От Него мы никогда не увидим ничего другого, как то, что произвольно определила и произвела Его воля. Его творения никогда не открывают Его Самого.
У Афанасия понимание трансцендентности — совсем другое. Если Бог есть Отец, тогда Он есть Предвечный Отец, а Сын столь же предвечно является Ему Сыном. При этом, правда, божественное Отцовство должно пониматься божественным образом; чтобы Сын мог действительно быть образом Отца, Он должен иметь божественные свойства Отца:
Итак, следовательно, мы должны рассматривать свойства Отца, чтобы также познать об образе, принадлежит ли он Ему. Отец — превечен, бессмертен, силен, свет, царь, всемогущий, Бог, Господь, Творец и Создатель образов. Все это должно присутствовать и в образе, чтобы тот, кто видел Сына, по истине видел и Отца (ср. Ин 14,9). Когда такого нет, — а, как считают ариане, Сын, не будучи предвечным, был сотворен, — то в Сыне нет истинного образа Отца, если только не допустить (как ариане бесстыдно утверждают), что выбранное для Сына наименование «образ» есть не обозначение единосущия, а всего лишь (внешний) речевой оборот[29].
«Бесстыдное» утверждение ариан, что наименование Христа «образом» Божиим будто бы служит доказательством, что Христос менее, чем Бог, есть не что иное, как греко-эллинистическое понимание образа, — а в нем образ, конечно, есть нечто меньшее по сравнению с изображаемой моделью. Арианский Логос Божий — это образ Божий в том смысле, в каком греческая философия мыслила об образе, а именно: он есть отражение, слабое подражание недостижимому первообразу. Поскольку образ принадлежит к изменяемому миру видимого, он будто бы никак не может уловить всей полноты своего простого, неизменяемого первообраза.
В понимании Афанасия, напротив, говорится о парадоксе совершенного образа, такого образа, в котором нет никаких утрат от совершенства первообраза, — Бог имеет образ Себя Самого, который равен Ему во всем — и по чести и по естеству. Таков для Афанасия конкретный смысл слов Иисуса Христа: «Я и Отец одно» (Ин 10,30) и «Все, что имеет Отец, есть Мое» (Ин 16,15):
Он, действительно, по истине есть Сын во Отце, как можно понять, поскольку все бытие Сына свойственно субстанции Отца, как сияние от света, а река от истока, так что кто видит Сына, тот видит также и то, что свойственно Отцу, и постигает, что бытие Сына есть как от Отца, так и в Отце.
Он, однако, есть также Отец в Сыне, поскольку то, что происходит от Отца и свойственно Ему, есть Сын, как в сиянии солнце, и в слове дух, и в реке источник. Ибо так видит смотрящий на Сына, — видит то, что есть субстанция Отца, и постигает, что Отец есть в Сыне. Ибо поскольку форма и божественность Отца есть бытие Сына, так, следовательно, Сын есть во Отце и Отец в Сыне[30].
Между Отцом и Сыном имеется совершенная общность бытия. Сын — «истинный Бог от истинного Бога», Он есть, как говорит Афанасий, «совершеннейший плод Отца, единственный Сын и неизменное отображение (отпечаток){31} Отца»[32]. Поскольку в христианской вере Сыну Божию приписывается Божественное бытие и поскольку Он не может принимать лишь какую-то «степень» Божества, по этой причине понятие образа претерпевает у Афанасия глубокую корректировку, чреватую большими последствиями для понимания искусства, а именно: между Божественным первообразом и Божественным отпечатком более нет нисхождения по бытию. В связи с тринитарным богословием понятие об образе утрачивает всякий оттенок меньшей значимости. Сын есть единосущнъш образ Отца. Такое парадоксальное понятие образа, единосущного своему первообразу, предполагает, правда, что исключается всякое представление о доле (причастности{33}): Слово не имеет доли в Боге, потому что Оно есть Бог. Отношение между Богом и Словом не есть отношение Единого (в понимании Плотина) к своему первому исхождению. Возражая против такого представления о причастости, Афанасий приводит аргумент из богословия искупления: «Если бы Бог-Слово был Богом и сущностным образом Отца только вследствие причастности, а не сам по себе, то Он не мог бы обожествлять других, поскольку Сам (через приобретение доли) нуждался бы в обожествлении»[34].
По той же причине Афанасий считает недостаточным арианское представление о подобии Слова Богу вследствие послушания и заслуг. Слово не просто подобно Богу, Оно есть Бог. Если у Ария подобие распространяется лишь на какую-то определенную характеристику бытия, то у Афанасия речь идет об идентичности естества. Сын является, как утверждает Афанасий, «отпрыском естества» Отца[35]. Вселенская вера исповедует поэтому парадоксы: тождество Отца и Сына, но без смешения между ними; происхождение Сына от Отца (но происхождение не означает умаления); образ, исходящий от самого Бога, но все же обладающий всем, чем обладает сам Бог (ибо сам Бог имеет совершенный образ Себя Самого).
