Иисус — крушение большого мифа - [115]

Любовь, явившаяся ему через его отца и спасшая его, любовь, пробудившаяся в нем самом, теперь рвалась из его души, стремясь явиться уже через него как можно большему числу людей, чтобы пробудиться уже в них и спасти их. И именно этому служению Любви он без остатка посвятит всю свою дальнейшую жизнь!

Тут, правда, дотошный читатель может спросить меня, что это я имею ввиду под словами о дальнейшем исполнении Иисусом его жизненного предназначения? Разве он, вскорости после голгофских событий, попросту не исчез? На это я скажу пока, что не надо торопиться… Пока нам надо вместе с Иисусом пройти до конца не только этих событий, но и всего этого этапа его жизни, а там мы и посмотрим, что мы сможем узнать относительно того Нового Начала в его жизни, которое состоялось вместе с его «исчезновением»…

Пока же возвращаемся на Голгофу и внимательно присматриваемся к тому, что там происходит. А присмотреться там есть к чему. Ведь помимо обычных стандартных действий, которые римские солдаты проводят там с тремя, вроде бы одинаково приговоренными к казни через распятие, одному из этих приговоренных явно оказывается совершенно нестандартное внимание.

Так, во всех четырех Евангелиях в один голос говорится о каком-то загадочном напитке, который солдаты почему-то предлагали Иисусу. Причем — исключительно только ему. Ни в одном Евангелии нет ни слова и ни малейшего намека на то, что это их предложение касалось так же и двух других казнимых, будучи частью некой «стандартной процедуры», проделываемой со всеми распинаемыми.

Что же за питье и в какой момент предлагали Иисусу? В евангельских описаниях тут царит разноголосица. Так Марк, чье Евангелие было написано первым, утверждает, что питье предлагалось Иисусу дважды: первый раз — в самом начале распятия и было это «вино со смирною», а второй раз — непосредственно перед самой «смертью», наступившей примерно через шесть часов после распятия, и был это уже «уксус». (Мр.15:23,36). В первом случае Иисус, согласно Марку, пить отказался, а во втором случае — непонятно, то ли он отпил предлагаемого «уксуса», то ли нет: сказано лишь, что воин «давал ему пить».

Тут надо сказать, что «вино со смирною» представляло собой лекарственную смесь вина и смолы миррового дерева. Действие этой смеси сегодня до конца не понятно, но, как предполагают, оно могло быть, в частности, успокаивающим, сходным с действием современных транквилизаторов. А если это так, то получается, что приговоренному к максимально мучительной казни преступнику, воины, обеспечивающие приведение приговора в исполнение, предлагали некое средство, которое являлось, фактически, болеутоляющим. Прямо скажем — какие-то очень странные действия каких-то очень странных воинов!..

Ведь даже если предположить, что эти закаленные множеством боев и предыдущих расправ профессионалы, вдруг ощутили неодолимый приступ сострадания к одному из тех, чью казнь они обеспечивали, то вряд ли они бы забыли при этом об ответственности за исполнение своего солдатского долга. Рисковать, как говорится, собственной шкурой ради не пойми кого, к кому ты вдруг испытал какое-то сочувствие? Такое очень трудно предположить!

Единственно реалистичным объяснением такого поведения солдат под крестом может быть только получение ими соответствующего приказа от вышестоящего начальства. А никакое вышестоящее военное начальство никакого такого приказа самостоятельно, разумеется, не измыслило бы. Так что остается нам опять только выход непосредственно на самого Пилата и его план по инсценировке казни — вот единственный возможный вариант появления такого рода приказа.

Об этом питье, которое было предложено Иисусу в начале распятия, говорит в своем Евангелии так же и Матфей. У него оно, правда, называется (в синодальном переводе) «уксусом, смешанным с желчью» (Мф.27:34), но, скорее всего, речь и здесь идет о том же самом вине со смирной, что и у Марка. Дело в том, что греческое слово «оксос» можно переводить и как «уксус», и как «кислое, сухое вино», в отличие от «ойнос», то есть — вина сладкого. В греческом тексте Евангелия от Марка говорится, что в начале распятия Иисусу был предложен «ойнос» (сладкое вино) со смирной, а у Матфея — «оксос», под чем автор вполне мог подразумевать то же вино, но только кислое, а не сладкое.

Что же касается «желчи» в тексте Матфея, то здесь это слово могло быть употреблено и в переносном смысле «горечи». Поскольку же мирровая смола обладает приятным ароматом, но очень горьким вкусом, то и получается, что Матфей мог иметь в виду, что Иисусу предложили питье из вина (только кислого, а не сладкого), смешанного с тем же горьким мирром, что он образно назвал «желчью».

Причем оба слова — и «уксус», и «желчь», — Матфей мог употребить и для того, чтобы лучше «совместить» происходящее со словами 68 Псалма: «И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом» (Пс.68:22). В своем Евангелии он постоянно стремится показать, что все, происходящее с Иисусом, является исполнением древних ветхозаветных пророчеств, что, по его мнению, доказывает, что Иисус есть Мессия.