Иисус. Картины жизни - [14]

Теперь мы покидаем надеющихся, которым суждено томиться в долгом ожидании еще 30 долгих лет, прежде чем они собственными глазами увидят осуществление своих надежд, и обращаемся к сыну Захарии, Иоанну Крестителю, олицетворяющему собой начало исполнения Божьего обетования.

Иоанн Креститель

Над тем временем, подобно обломку древних скал посреди населенной людьми равнины, одиноко и величественно возвышается древний исполинский образ Иоанна Крестителя.

Тогда, как и сейчас, процветала торговля, умы будоражило просвещение, мир стремительно развивался, люди безудержно развлекались, налицо было всеобщее падение нравов, Израилю казалось, что посланные Богом мужи появлялись только в седой древности или были всего лишь героями легенд и сказаний.

Сколь скорбным было то время для Священной земли, можно судить по тому, как описывает его в своей лаконичной манере Лука (Лк 3:1,2), кратко перечисляя имена тогдашних политических и религиозных вождей, зная, что одного лишь упоминания Тиберия, Ирода, Анны и Каифы вполне достаточно, чтобы напомнить современникам, в каком безнадежном и безутешном положении пребывал Израиль и его дух. Можно ли было говорить о религиозном подъеме, когда миром правили хитрость, сладострастие и жестокость?

В то время и рос Иоанн. Удивительным образом предвещанный и подаренный священнику Захарии в преклонные годы, он родился в семье ожидавших Мессии – как своего рода плод их молитв и тоски, следствие их надежд. Наверное, он оставался в родительском доме (в священническом городе Хевроне) ровно столько, сколько было необходимо, чтобы он узнал о священном прошлом, священной задаче и Священном Писании своего народа, и, конечно же, о надеждах, достигших своего высшего выражения отчасти в его личности. Но как бы то ни было, похоронив родителей, он вскоре почувствовал потребность жить вдали от людей. Он был наделен «крепким духом», иначе говоря, чистой совестью и способностью видеть человеческие дела в Божественном свете, то есть с предельной ясностью. И его юношеская душа содрогалась от виденного им в то богоотступническое время. Возможно, он даже опасался, что долго не сможет противостоять его влиянию, отчего и удалился в пустыню. Пещеры в жаркой иудейской пустыне были вполне пригодны для жилья, в них с незапамятных времен укрывалось множество беглецов всяческого рода (в том числе и Давид). Пищу (акриды и дикий мед упоминаются, по-видимому, лишь для примера) давала ему сама природа. Он носил кожаный пояс, а постелью ему служила одежда из верблюжьего волоса (унаследованная, наверное, от отца).

Так и жил – самый бедный и самый богатый человек на Земле, в величественной простоте, совершенно самостоятельно, нисколько не завися от людей. Его строгая аскетическая отшельническая жизнь вовсе не являлась для него, как это нередко бывает, самоцелью или «проявлением благонравия». Не было в ней и самодовольной, человеконенавистнической созерцательности. Советы, которые он впоследствии даст мытарям и воинам, свидетельствует о нем как о здравомыслящем, практичном человеке, без всякого негодования принимающем обстоятельства человеческой жизни такими, какие они есть, твердо зная, что они не могут помешать внутренне обновленному человеку быть праведным. В довершение всего сердце Иоанна пылало любовью к своему народу, полное глубоких переживаний о его прошлом, настоящем и будущем. В этом он был подобен «Фесвитянину, из жителей Галаадских» (3 Цар 17:1) – пророку Илии, который потому и стал человеком Божьим, что просто не мог больше выносить убогость своего времени и вознамерился любой ценой, всей мощью своего влияния на весь народ добиться изменения существующей ситуации и обратить ее к лучшему.

Оба мужа были явно пронизаны духом своего народа, что и не позволяло им довольствоваться влиянием на узкий круг избранных.

И тот и другой, боясь утратить духовную связь со своим народом как единым целым, ведут поначалу строгую отшельническую жизнь, чтобы не поддаться соблазну пойти за ним, а, напротив, обладая деятельной и самобытной душой, повести народ за собой. Именно потому, что они хотели и могли разделить судьбу своего народа в высшем ее смысле, им и приходилось нередко внешне удаляться от него и жить уединенно. Их образ мыслей противоречил духовному состоянию народа, и они должны были сохранить свой дух доминирующим, всегда побеждающим, чтобы никогда не подчиняться их духу и не уступать. Это порой и заставляло их удаляться от людей. Мировой истории известны великие личности, которые обладали огромной властью над душами людей именно потому, что их дух был родствен духу всего народа или эпохи, в которой они жили. Но эта их власть на самом деле была кажущейся, они лишь плыли по течению, просто идеи, которые только созревали в народе, как одном великом целом, именно в них обретали конкретный образ. В действительности же они – души пассивные, в отличие от активных душ тех мужей, о которых идет речь.

В эпоху, когда народ Священной земли захлестнула волна финикийского «просвещения», или беспутства, грозившая смыть веру в Бога Живого, как нечто устаревшее, Илия пытался изменить эти умонастроения всего народа и вернуть народ к Богу. И вряд ли в истории Ветхого Завета найдется еще один персонаж, который бы делал это с такой энергией. Малахия (гл. 3, 4) предчувствует, что скоро народу Израиля вновь потребуется такой человек и Бог непременно даст его, и, напоминая о мощной энергии Илии, выражает надежду, что Грядущий добьется того, чего, по свидетельству истории, достиг Илия: «И он обратит сердца отцов к детям» – то есть мужи вновь преклонят голову пред тем, что прежде наполняло лишь сердца их детей, – «и сердца детей к отцам их», то есть дух потомков станет таким же, как и прежде, чтобы Божественная история, близость Бога Живого больше не считались на Земле чем-то давно ушедшим в прошлое и почитаемым лишь как дань традиции, а воспринимались и переживались как нечто, по праву и по силе существующее