Иисус глазами очевидцев. Первые дни христианства. Живые голоса свидетелей - [133]

.

Поскольку оценка Найнхемом подхода критики форм в большой степени базируется на том, что критика форм исповедует апостериорный подход, отталкивается от внутренних свидетельств самих Евангелий, стоит отметить, что наша книга также основывается на внутренних свидетельствах, которые мы находим в самих Евангелиях (главы 2–7). Именно такие свидетельства составляют большую часть новой аргументации в этой книге, согласно которой сами Евангелия указывают на свою близость к свидетельствам очевидцев.

Большая часть аргументов Найнхема в пользу критики форм рассмотрена и опровергнута нами в главах 10–12. То, что формы перикоп синоптических Евангелий — продукт долгого развития в общинах, то, что эти формы во многом определялись и даже создавались сообразно потребностям проповедников и учителей, и так далее — сейчас подвергается большому сомнению. Многие исследователи отвергли эти теории и более не считают, что каждую форму можно жестко связать с той или иной функцией в жизни общины или что развитие каждого предания можно проследить в соответствии с некими общими законами развития преданий, вплоть до той чистой формы, в которой оно якобы существовало первоначально, в отличие от смешанных или модифицированных форм, в которых воспроизводятся предания в Евангелиях. Перед нами остается вопрос: как предания приняли ту литературную форму, которую можно различить при анализе евангельских перикоп? Стоит отметить, что формы, несомненно, нельзя разграничить и классифицировать так жестко, как это пытались делать критики форм; однако вполне возможно проанализировать форму и структуру, характерную, например, для рассказа о чуде, а затем выделить и перечислить черты, характерные для таких рассказов в Евангелиях[916].

В своей статье 1981 года «Место анекдота: заметка о критике форм»[917] Т.Фрэнсис Глассон предложил содержательную критику одного из основных положений критики форм: поскольку евангельские рассказы можно отнести к различным литературным формам — из этого якобы следует, что все они представляют собой продукт долгого развития в процессе устной передачи, в котором выпадали детали, ненужные с точки зрения потребностей общины, и структура истории сглаживалась и принимала удобную для общины форму. Аргументы Глассона, если не считать ссылок на использование хрий (анекдотов) в античных биографиях, основаны на современном опыте и практике — возможно, поэтому его труд не оказал большого влияния. Однако Глассону действительно удалось показать (цитируя критиков форм Ветхого Завета Германа Гункеля и Клауса Коха), что стереотипные, классифицируемые формы используются в любых человеческих высказываниях:

Если верно, что мы не можем ни говорить, ни писать, не впадая при этом в определенный тип выражения, который можно классифицировать и узнать в нем определенную форму — сколь ошибочно утверждать, что поскольку евангельский материал можно классифицировать согласно различным формам, это верный знак его долгих странствий из уст в уста[918].

Сосредоточившись на «анекдоте» (которому Глассон дает очень широкое определение) как форме многих евангельских рассказов, Глассон показывает, что «редукция» таких рассказов к голой сути, исключение маловажных деталей — именно то, чего следует ожидать, и долгое развитие в процессе устной передачи для этого совершенно не требуется. На примере апофтегмы или «истории афоризма», основной интерес которой составляет какое–либо яркое речение Иисуса, Глассон показывает, что такая «редукция» постоянно происходит при пересказе этих историй и в наши дни:

Очень часто и в наше время первый «слушатель» затем сводит историю к ее голой сути; часто случается и так (и это для нас еще важнее), что человек, записывающий историю, сокращает ее, чтобы уменьшить объем текста. Очевидно, ни в том, ни в другом случае о влиянии потребностей общины или о долгом периоде устной передачи речь не идет[919].

Он приводит пример:

В моем распоряжении имеется письмо от знаменитого дирижера сэра Адриана Боулта, где он рассказывает анекдот или, так сказать, историю афоризма из собственного опыта. Начинается она так: «На одной моей репетиции духовик, известный любовью к выпивке, вдруг закашлялся…» Здесь нет нужды пересказывать историю полностью. Она состоит всего лишь из четырех фраз: стоит отметить, что в ней нет ни даты, ни указаний на место происшествия, ни имени духовика, ни названия репетируемой пьесы, ни даже уточнения, на каком именно духовом инструменте он играл — и не потому, что все эти детали постепенно стерлись в течение многих лет устной передачи, но потому, что они неважны для сути рассказа… Однако сэр Адриан рассказывает случай, при котором присутствовал и в котором принимал участие[920].

Аргументация Глассона от повседневного опыта важна и ценна, поскольку ученые, рассуждая о технических подробностях классификации евангельских форм, зачастую отрываются от почвы. Однако ей можно придать больше веса, обратившись к психологическим исследованиям событийной памяти, уже нами рассмотренным. Структурирование историй согласно «формам» происходит еще до того, как очевидец рассказывает свою историю в первый раз. В дальнейшем, в ходе нескольких первых пересказов, форма совершенствуется и приобретает завершенность. Этот