Их последняя встреча - [67]

Думать о том, что я не могу увидеть тебя, просто ничто по сравнению с этим. Но тогда почему я не могу думать ни о чем другом?

Вместе с этим письмом посылаю тебе шкатулку, которую купила в Малинди. Это не алебастр, хотя я говорю, что это так.

С любовью,

Л.

20 февраля

Дорогая Линда!

Я все ждал и ждал от тебя каких-то новостей, тревожась, что ты не выздоравливаешь, что ты все еще больна. Убежденный, что больше не услышу о тебе. Что ты воспримешь эту неудачу в Ламу как то, чем она на самом деле не была: как наказание за нашу любовь.

Я должен снова увидеть тебя. Ты позволишь мне приехать в Нджию? Есть ли такое время, когда Питера там не бывает?

Вряд ли я нормальный человек. Я слишком много курю и тоже слишком много пью. Это, кажется, единственное противоядие. Регина замечает мое безумное состояние, но считает его обычной неудовлетворенностью жизнью. Такое она уже видела раньше и полагает, что это более или менее нормально. Я едва могу разговаривать с ней, да и с любым другим человеком тоже. Я слишком раздражителен; хочу думать только о тебе.

Я работаю. Пишу о тебе. Странно, не о тебе здесь, в Африке, а в Халле. Африку я не понимаю. Когда я что-то вижу (цветущую лобелию, туриста, который устраивает разнос азиатскому лавочнику, гиену, притаившуюся на опушке леса), у меня возникает ощущение, будто я смотрю какой-то странный фильм. Я в нем не участвую. Я не главный игрок. Я зритель. Думаю, это дает мне право критиковать фильм, но я чувствую, что не способен даже на это.

Спасибо тебе за кисийскую каменную шкатулку. Я всегда буду хранить ее как зеницу ока. Полагаю, это намек на ту шкатулку, в которой, как считается, Магдалина носила драгоценные мази? (Вижу, ты провела собственные исследования.) Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы думать, будто этим жестом ты возвеличиваешь мужчин или одного мужчину, поэтому принимаю подарок как символ любви, чем он и является, — я это знаю. Так или иначе, Бог находится в каждом из нас. Не это ли ты хотела сказать?

В отношении Ндегвы планы такие: «накалять страсти», как тут говорят. Ты будешь 5-го в Найроби? Я в любом случае организую приглашение. Будут присутствовать персонажи, с которыми я хочу тебя познакомить, и прежде всего это Мэри Ндегва, только что опубликовавшая первый сборник своих стихов — острых, суровых и очень ритмичных, что мне нравится. Было бы несправедливо говорить, что она извлекла выгоду из всей этой шумихи, но так оно и есть. Мэри, как прочный корабль в бурю, великолепно выдерживает все качки. Если человек выступает против действий правительства, всегда существует опасность разворошить змеиное гнездо. В данный момент она рискует своей свободой. А я рискую выдворением из страны (до встречи с тобой я бы не слишком возражал против этого; теперь же мне пришлось бы настаивать на том, чтобы и ты ехала домой; но ты не смогла бы, да? — до тех пор, пока не закончится срок твоей работы; насколько строго у вас с этим?). Регине очень не нравится, что я участвую в деле Ндегвы. Она называет это неискренним, и она, конечно же, права, хотя я восхищаюсь Ндегвой и мне очень не нравится то, что с ним случилось. Понятия не имею, что я делаю на этом поле битвы. Думаю, что взялся задело, как человек, решивший одеться по последней моде, и тот факт, что, оказывается, чего-то можно добиться, только посещая торжественные приемы, лишь подтверждает мое убеждение. Что важнее: Регина боится, как бы из-за моего участия ее не выкинули из страны или не отобрали грант. Ндегва, который томится в подземной тюрьме, за то что писал марксистские стихи на языке кикуйю, рискует своей жизнью (к политическим заключенным не очень хорошо относятся, а в кенийской тюрьме даже «хорошее» отношение является большим испытанием). Я надеюсь, мы знаем, что делаем.

Мой «морской пехотинец» из посольства, конечно, не рискует ничем.

Кеннеди прибывает 5-го. «Морской пехотинец» весь на взводе. Днем будет специальный прием, а вечером — торжественный раут, после чего Кеннеди уезжает на сафари (подозреваю, это главная причина его визита). На следующее утро он примет Мэри Ндегву (или наоборот?). Я буду стоять рядом, стараясь быть бдительным и полезным, но все это время думая только о тебе.

Я получил письмо от «Международной амнистии». Как и предполагал, они уже заявили официальный протест.

Мне хотелось бы когда-нибудь написать о мужестве Ндегвы. Я говорил тебе, что мы родились в один день одного и того же года на расстоянии восьми тысяч миль друг от друга? Поразительно думать, что, когда меня принимали стерильные руки врача моей матери, Ндегва появился на свет на циновке из сизаля и его приняли руки первой жены его отца. Я помню, что когда познакомился с Ндегвой, то думал о нас как о двух параллельных прямых, которые пересеклись в Найроби. Он вырос во времена Мау-Мау и в школу пошел только в десять лет из-за царившего в то время хаоса. Ребенком он стал свидетелем казни своего отца у вырытой им же самим могилы. Когда мы узнали друг друга, он уже догнал меня в образовании, более того, намного превзошел. В университете я многому у него научился, причем именно классическим вещам, чего вовсе не ожидал. Я бы хотел написать о нем, сделав упор на контрасте между его прошлым пастуха и нынешним статусом преподавателя университета, рассказать о его юридических баталиях, когда Ндегва не захотел платить своему будущему тестю выкуп за невесту в виде овец и коз, о его тайных полигамных браках, о его убеждении в том, что обмен женами — это освященный веками обычай, и о его мучительном душевном разладе, вызванном слишком стремительным развитием истории и связанном с этим потерями.