Их было трое - [92]

— Далеко мы живем друг от друга, — говорил Грицко Закиру. — Где она, твоя Башкирия? На самом верху где-то…

— Наша Бухара еще дальше, — вступил в разговор уже освоившийся в казачьей среде Рахим Калданов. — Зато мы здесь собрались вместе на большой сабантуй…

— Кем ты до войны был? — спросил кто-то.

— Коневодом. Передовой фермы. У нас коней по-своему зовут. Мне дали лошадь Крошку, я другое имя давал…

— Как же ты назвал ее?

— «Тан Юлдуз».

— Что это означает?

— «Утренняя звезда». Самый красивый…

— У Закира — Полумесяц. Вы как сговорились.

— Полумесяцем он и раньше был, — возразил Казиев. — Откуда-то с родины Рахима привезли: карабаир.

— Из Монголии тоже хорошие лошадки, хотя и мелковатые, но выносливые. Одно плохо — кусаются, шельмы…

— Не подходи к чужой, не укусит…

Разговор происходил в тихий послеобеденный час. Жалели, нет Ивана Касюди — ранило беднягу, увезли в глубокий тыл.

Арсентий Стринжа (тот, что «замещал» командующего, сидя в его «виллисе» под Раздельной) вынес из землянки большой туристский рюкзак и положил его в самый круг беседующих солдат.

— Ты что?

— Трофеи? А?..

— Крупнокалиберный вещмешок товарища Митюхина, — ответил Арсентий.

— Знаю, — подтвердил чей-то низкий голос. — Он его в каптерке возит. С ездовым сговор имеет.

Стринжа внес предложение: опорожнить рюкзак, сделать опись трофеям и устроить над Митюхиным солдатский суд. Кое-кто возражал, мол, неприкосновенность и так далее, но большинство решило: судить по-братски, по-свойски, но беспощадно. Тотчас был вызван писарь Зайцев, сделана длиннейшая опись. Назначили «суд», «прокурора», «защитника», «эксперта по трофеям», «стражу» и даже «судисполнителя».

Разбудили Митюхина, спавшего в сене, привели, посадили в круг.

Суд начался. Гриша произнес гневную обвинительную речь. Митюхин покорно сидел на охапке соломы: куда попрешь против воли солдат?

— Граждане судьи! — говорил Микитенко. — Вы посмотрите на эту жадную личность! (он имел в виду лицо обвиняемого). Ведь она больше макитры! А пузо!.. Разве ж это казак?

На мясистом круглом лице Митюхина выступили капли пота, хотя было прохладно.

— Граждане судьи! — говорил трагическим полушепотом «защитник» Стринжа, — вы посмотрите на эти невинные младенческие глаза… И, уходя в вашу совещательную комнату, не забудьте, что лошадь — и та спотыкается…

«Граждане судьи» — Казиев и Калданов — под воздействием прочувствованной речи «адвоката» начинали деланно всхлипывать, а под конец Закир махнул рукой и окончательно расплакался. В унисон истошно голосил Рахим.

Хохот стоял невообразимый. Но суд продолжался. У командира полка шло офицерское совещание, и казачья «вольница» не имела ограничений.

Снова говорил «прокурор». «Эксперт» зачитал опись трофеев Митюхина. Чего там только не было? Латунные и оловянные наконечники от снарядов, пуговицы, кривые обойные гвозди, желтоватые бриджи венгерского гусара, румынская мазь от клопов, обойма от венгерского автомата, зажигалки, ложки, вилки, сапожные щетки… Всего и не перечислишь. Среди хлама — несколько ручных часов, маленький «вальтер» с коробочкой мелких, как тараканы, патронов.

Суд решил: хлам закопать в землю, часы (за исключением тех, что на руке Митюхина) сдать в полковую казну, начфину или заместителю командира по тылу, оружие — командиру.

Приговор обжалованию не подлежал. На том месте, где закопали скарб заядлого трофейщика, «судисполнитель» поставил осиновый кол.

Посрамленный Митюхин долго ни с кем не разговаривал, держался особняком. Прошли дни, месяцы, и никто не видел, чтобы он когда-нибудь вновь проявлял интерес к барахлу. В «приговоре» произнесена и такая суровая фраза:

— Не выполнишь волю товарищей — напишем письмо в твою станицу, и ляжет на тебя великий позор. Будь настоящим казаком!

Рассказывали, что Митюхин со временем стал им. Впрок пошла солдатская наука!..

«Ржавый листопад»

Гвардейцы — казаки и танкисты — уже десятки раз подтвердили, что конно-механизированная группа способна делать чудеса.

Это был многоязыкий огромный коллектив, в котором общая, «роевая» жизнь управлялась не одними боевыми приказами, а высшими принципами поведения в бою.

Группа генерала Плиева перебрасывалась с одного фронта на другой. Там, где не хватало артиллерии, но нельзя было откладывать наступления (а враг оборонялся отчаянно), приходили на помощь войска КМГ или отдельные кавкорпуса, которые действовали самостоятельно и тоже заслужили звание гвардейских (вся советская конница Действующей армии была гвардейской). Они являлись как бы «ключом», чтобы открыть изнутри крепость вражеской обороны. Совершали дерзкие фланговые маневры, парализовали «кровеносную систему» немецко-фашистских дивизий, корпусов и армий. Не потому ли враги в своих газетах, в речах по радио, в листовках кляли на чем свет стоит советских казаков?

30 марта 1945 года, накануне выхода войск КМГ к восточным скатам Малых Карпат, во многих частях побывал лектор из политуправления 2-го Украинского фронта подполковник Шабашов. Прежде он служил замполитом командира кавалерийского полка во 2-м гвардейском кавкорпусе. После ранения учился в Москве. Это был истинно солдатский пропагандист. Он ходил по землянкам, подолгу сидел у костров с записной книжечкой. Рассказывал такие истории, что слушать их солдату — хлебом не корми. Недешевые анекдоты, факты, подтвержденные документами. Порой казаки смеялись так, что дежурный по эскадрону или полку издали призывал всех к порядку, но, узнав в чем дело, возвращался к молчаливой семье полевых телефонов.