Их было трое - [6]
10 часов 20 минут утра 27 сентября.
Хетагуров с друзьями стоял почти напротив траурного вагона. В окне показался Иван Николаевич Крамской, сопровождавший гроб Тургенева от станции Сиверской. Когда в вагоне начались приготовления к заупокойной литии, Иван Николаевич вышел и стал рассказывать о том, как следовал печальный поезд в Россию через Пруссию. На пограничную станцию Вержболово вагон прибыл без провожатых, с багажной накладной, где какой-то прусский железнодорожный чиновник написал: «Один покойник» — ни имени, ни фамилии…
Потрясенный Коста не успел отвернуться или прикрыть лицо платком — на глазах показались слезы. Крамской задержал взгляд на его лице — видимо, великого художника тронуло непосредственное проявление негодования и скорби, — положил руку на плечо Хетагурова, тепло посмотрел ему в глаза. Продолжал рассказывать.
Некоторое время гроб стоял в станционной церкви. Дряхлый священник Николай Кладницкий первый на русской земле сказал свое слово у гроба. «Вечная память да будет от всех нас, скорбящих по тебе соотечественников, доблестнейший муж земли русской…»
Когда Крамской окончил рассказ; было 11 часов. Раскрылись двери вагона, Хетагуров схватил Андукапара за рукав черкески: «Несут, пойдем ближе!» Но подступиться к гробу не удалось.
Двигались в густом людском потоке. Как и на похоронах Иордана, Хетагуров отстал от друзей.
— Где Коста? — спросил Андукапар идущего рядом мичмана Ранцова и сам ответил. — Знаю. Он опять о чем-то затосковал.
Коста шел рядом с незнакомыми людьми. Думал о том, что он обязан писать на языке родной Осетии. Зрела мысль: петь на родном языке и на русском, чтобы одну песню поддерживала другая — так легче подниматься им к вершинам совершенства. Пусть язык Пушкина и Тургенева станет могучей опорой языку Ацамаза.
По плечу ли ему трудный удел поэта-борца? Куда легче уйти в тенистые сады созерцательного искусства… Иван Крамской назвал искусство без высокой идеи пошлостью, художественным идиотизмом, хламом, о котором забудет народ. Такова участь картины «Итальянские кегли» ученика академии Василия Худякова, привезшего из Рима образец «чистого искусства»…
Хетагуров быстро шагал по гранитному тротуару и, может быть, в эти святые для него минуты раз и навсегда решал самый большой вопрос своей жизни.
3
Холодным декабрьским вечером, возвратясь домой с лекции, Коста увидел на столе светло-голубой конверт. Порывисто распечатал.
«Добрый день! — писала Ольга. — Куда же вы пропали? Обязательно приезжайте в пятницу к обеду. Вы получите «официальное» приглашение от маман на рождественский вечер. Не вздумайте прикидываться больным. Хотите откровенных признаний? Пожалуйста: мне грустно без вас. О. Р.»
Чаще забилось сердце под газырем серой черкески. Простое человеческое счастье — возможны ли без него жизнь и творчество?.. Взглянул на эскиз портрета Ольги. Что же, пришла любовь? Он еще не знал. Но каждый раз ловил себя на том, что испытывал сильное волнение в присутствии этой русской девушки с глубокими, как два темных омута, глазами. Мысленно сравнивал ее с луноликой Агундой[10], которую видел в детских снах после милых сказок кормилицы Чендзе. Длинными зимними вечерами под злое ворчание горного ветра за окном рассказывала Чендзе сказки, пока маленький Коста не засыпал под теплой старой шубой отца.
«Непременно пойду завтра к Ранцовым», — решил Коста и положил пахнущее тонкими духами письмо в томик Пушкина.
В комнату неслышно вошла Анна Никитична. С тихой грустью в голосе сказала, что сахар кончился, да и чай на исходе. Коста вспомнил: уже две недели назад он должен был уплатить за квартиру. В столе лежал давнишний подарок Андукапара — леденцы в жестяной коробке. Достал коробку, протянул ее Анне Никитичне:
— Вот вам к чаю, дорогая хозяюшка. А стипендию я жду со дня на день. Мне ведь ее с Кавказа присылают, из Баталпашинской. Далековато…
— Знаю, касатик, знаю. Не о том речь, живи себе на здоровье. Будут деньги — уплатишь, не будут — так проживем. Бог милостив. Скоро пенсион за мужа получу, царство ему небесное. Ты вот на себя-то погляди, худой какой стал, одни глаза горят… Кашляешь ночами. Пришлют деньги, справь себе бобриковое пальто на вате.
— У меня ведь бурка есть, — возразил Коста.
— И-и, сынок! От нее одна только красота днем да страхота ночью, прости меня господи… Береги себя, касатик. Питер тебе не Кавказ: морозы ноне будут лютые…
Благодарным взглядом посмотрел он вслед старушке. Подумал: «Подарю ей пуховый платок, как только продам картину».
Через несколько минут хозяйка услышала громкий смех квартиранта и с тревогой заглянула в его комнату.
Коста лежа читал только что опубликованную в «Вестнике Европы» статью о новых произведениях Щедрина.
Снова скрипнула дверь — вошел Андукапар. В облике его было что-то детское, даже смешное. Лицо маленькое, словно приплюснутое сверху. На коротком носу — очки. Улыбка застенчивая и несколько удивленная.
— Салам, Коста!
— А! Здорово, дружище! Раздевайся, садись поближе к печке. Слушай внимательно и не дыши!
Уже вслух он продолжал читать статью о преимуществах «благосклонной легальности и благожелательного произвола».
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.