Их было три - [19]
— Ты не сумеешь, — сказала Илма тоном занятого человека. — Там надо знать. Говорят, что старый кондитер в Сауе всегда так взбивал белки, что впору их ножом резать. На моей свадьбе был такой торт… — Илма так и не договорила какой, но уж если она, знаток, не находила слов, Гундега должна была понять, что торт был особенным. — Спущусь в погреб, на холоде лучше взбивается.
Гундега осталась одна. Размешивать желтки было приятно. Лёгкий аромат лимонной цедры щекотал ноздри. Послушно ходила деревянная ложка, тихо похрустывал песок на дне миски…
Снаружи донеслись тарахтенье мотоцикла и лай Нери. В кухню без стука вошёл незнакомый мужчина, судя по фуражке, кто-то из лесничества. Мужчина, видимо, был чем-то рассержен, но, увидев Гундегу, он снял фуражку с зелёным околышем, поклонился:
— Добрый день… девушка.
И улыбнулся Гундеге. Теперь, когда незнакомец снял фуражку, обнаружилось, что волосы его, отступив назад, образовали две залысины, сверкавшие неприличной белизной по сравнению со здоровым грубым загаром лба. Это старило его, хотя, по-видимому, ему было не больше сорока лет. Он пояснил, что ему нужна Бушманиете, то есть Илма.
— Садитесь, — предложила Гундега. — Я её сейчас позову, она в погребе.
Незнакомец окинул критическим взглядом поставленные у стола чурбаны, прошёл мимо них и, прежде чем Гундега успела предупредить, уселся на один из свежеокрашенных стульев. Гундега с испугом посмотрела на него: сказать или не стоит? Но незнакомец, широко улыбнувшись, вероятно, по-своему истолковал её смущение, и Гундега, ничего не сказав, пошла за Илмой.
Илма сразу же поднялась наверх. Приехавший, наверно, собирался сообщить ей что-то важное, на лбу его залегла глубокая складка. Он хотел было привстать и уже открыл рот, но Илма опередила его:
— А, старший лесник!
В голосе её Гундега уловила радостное удивление — и тут же вспомнила, как только что в погребе Илма, выслушав её, сердито проворчала: «Я знаю, это Саулведис Метра, будь он неладен!»
Улыбнувшись хмурому гостю, Илма сказала:
— Посоветуйте, товарищ Метра, какое-нибудь хорошее средство от зубной боли!
Судя по всему, Метра ожидал чего угодна, только не этого; он с трудом скрыл замешательство.
— Нашла тоже доктора!
— Всю ночь глаз не сомкнула, голова раскалывается. Поутру поехала было на лесосеку, но как только нагнулась, зуб заболел так, что хоть вой. И в ухо стреляет. Метнулась в Саую. Там доктор посверлил, посверлил, а что толку…
— Это правда? — с недоверием осведомился Метра.
— Спросите у домашних, — вздохнув, ответила Илма.
В кухне находилась только Гундега, а она и понятия не имела ни о зубной боли Илмы, ни о её поездке к врачу. Но если бы это было не так, разве Илма могла бы сослаться на домочадцев, хотя бы на неё, Гундегу? Впрочем, Метра не спросил, и Гундега промолчала. А молчание, как известно, издавна считается знаком согласия. Метре ничего не оставалось, как с некоторым сожалением сказать:
— А ведь я приехал вас ругать, Бушманиете, ох, как ругать! Месяц кончается, а у вас ещё полтора гектара лесных посевов не выполото. План не выполняем. Лесничий получил от министерства по телефону нагоняй, а потом сам устроил головомойку мне. С утра объезжаю лесосеки, побывал и на вашем участке. Ну, думаю…
— Значит, приехали ругать? — спросила Илма страдальчески, но с чуть заметным лукавством.
— Сегодня не стану, но в понедельник с утра будьте на месте как часы.
— Буду, — пообещала Илма, но немного спустя добавила: — А вдруг опять этот проклятый зуб?
— Да вырвите вы его к чёрту. Сделайте что-нибудь!
— Говорят, хорошо подержать во рту водку, пока можно терпеть.
— Ну и держите.
Страдальческое выражение вдруг сменилось совсем неприкрыто лукавым.
— Но как же я одна, вдовая женщина, буду с водкой возиться?
И вмиг глаза её опустились и улыбка стала другой — теперь устами Илмы говорило лишь бескорыстное гостеприимство:
— Оставайтесь обедать. Картофель сейчас будет готов. Я поджарю колбаски. В конце концов неужели мы не имеем права откупорить одну из бутылок, припасённых к дню поминовения?
В глазах Метры появился беспокойный блеск:
— Но я сегодня должен ещё съездить…
— Сегодня суббота, и никаких гор вы уже не свернёте, — с неумолимой логикой перебила его Илма.
Она вошла в комнату, и оттуда послышался звон переставляемых в буфете бутылок. Гундега заметила, что Метра заворочался так, будто его укусила блоха и он стесняется открыто почесаться.
Когда Илма вернулась с бутылкой водки и начала её откупоривать, он вновь заикнулся было:
— Но…
А по комнате уже разносился аромат жареной колбасы.
«Эта Бушманиете просто колдунья, как у неё всё быстро делается!» — подумал Метра, уже примирившись с неизбежностью, и его последнее «но» скорее походило на глубокомысленное «гм».
— Метра, — начала Илма после того, как было выпито по нескольку рюмок и уничтожена половина жареной колбасы. — Я хочу продать одну машину дров.
Старший лесник насторожился.
— Если у вас есть собственный лес, продавайте.
Илма рассмеялась, как смеются взрослые над словами детей.
— Этот лес находится у меня в сарае, Метра.
— То, что в сарае, продавать нельзя.
Илма бросила на него хитрый взгляд.
