Игры в вечность - [29]

– А сделал бы, царь? Снова? – едва слышно спросил он, когда жрец скрылся за краем стены.

Царь стоял неподвижно, глядя куда-то в даль. А ведь Тизкар и не помнит царя таким. Кому стало легче, что ты отказал? Кому во благо? Тебе? Тебе хорошо? Сделал бы, царь? Снова? Вот так? Ветер с моря ударил в лицо солеными брызгами.

– Не знаю, Тиз. В серых глазах тоска и боль.

– Ну, как у тебя?

Царь нерешительно топтался на пороге, и слишком хорошо было заметно, как ему неловко здесь, даже в глаза смотреть неловко. Этана тяжело вздохнул, неумело выдавил улыбку на сером, осунувшемся лице.

– Да ничего.

– Жена-то как?

– Никак! – огрызнулся, с трудом справляясь с собой. В последнее время это давалось все сложнее.

Нет, наверно это не царь виноват, так вышло… он все прекрасно видел. Царь иначе не мог. Да и что толку, какая разница кто виноват, если горе готово случиться, вот-вот.

– Заходи, царь. Царь качнулся было вперед.

– Прости, Этана… – попросил, так и не решившись войти.

Тиль давно должна была родить. Но ничего, совсем ничего. Она все больше спала, все меньше вставала, словно готовясь однажды не встать совсем. Ни одна женщина в городе не родила с тех пор, как они вернулись. Да и не только в городе, говорят. И ведь не случайность, в такие случайности Этана не верил, теперь так будет всегда, и Тиль умрет… его веселая красавица Тиль. Милая Тиль. Слезы затаились в глазах, челюсти сжаты упрямо.

Этана мрачнел с каждым днем, плечи поникли, руки бессильно повисли плетьми. Самое страшное – он ничего не мог сделать. Любого врага голыми руками порвал бы в клочья; любого бога, встань бог на его пути, – свернул бы в бараний рог. А тут – словно ребенок. Бессилен. Только смотреть и до крови кусать губы. На пути никто не вставал, и рвать было некого. Ждать? Что еще оставалось?

– Этана… Он отчаянно замотал головой.

– Дело не в тебе, царь.

Маленькая уставшая женщина сидит на кровати, под глазами темные круги, рядом миска с нетронутой едой. Она тоже не винит царя, грустно поглаживает круглый живот, а притихший Этана бережно держит ее за руку… тонкие пальчики благодарно прильнули к огромной ладони. Царю хочется уйти, он лишний. Выть хочется.

– Во мне дело. Если б я мог…

– И что теперь… Пойти в храм? Упасть в ноги? Попросить? – ни тени надежды, лишь равнодушие и пустота. – Жрецы еще просят, что с того? Она не отвечает. Совсем. Думаешь, ответит тебе?

– Нет. Царь так не думал.

– Прости…

Мелам не любил бродить по стенам, предпочитая уютный покой тихих тенистых двориков, удобное кресло и чашку горячего чая с душистым медом.

– Какой совет ты хочешь услышать, мой мальчик?

– Не знаю, – признался царь, – наверное никакой.

– Ты хочешь, чтобы я пожелал удачи и похлопал тебя по плечу?

– Нет, – он покачал головой, – удача тут ни при чем.

– Тогда чего ты хочешь?

– Налей мне еще чашечку…

Вечер был тихий, долгий и какой-то муторный. В последние дни время тянулось словно вязкая липкая жижа, густело все больше, наливаясь покоем и тоской.

– Тамариск так и не расцвел, – дед кивнул на дерево за своей спиной, – почки уже набухли, а потом засохли все разом.

– Везде?

– Везде, – сказал дед.

– Это я виноват?

– Может и ты. Богов все же надо почитать… – он на секунду задумался, – как богов. И помолчав, добавил непонятно:

– А может просто время пришло…

– И что мне теперь делать? – все же спросил царь, впрочем, все так же не рассчитывая на ответ.

– Ты уже взрослый, мой мальчик. Решай сам.

– Спасибо, Мелам.

Прощаясь с царем, Этана крепко пожал руку, потом обнял и похлопал по спине. Тизкар стоял в стороне, он так и не смог заставить себя посмотреть царю в глаза.

– Попробуй только не вернуться! – буркнул вослед.

2

Все десять глаз зверя не мигая смотрели на него.

Лишь несколько шагов разделяли охотника и добычу, огромного мангара и маленького человека.

Кинакулуш тяжело дышал, от напряжения сводило пальцы, замешкайся он хоть на миг, и может сразу прощаться с жизнью. Выставил вперед левую руку с длинным широким ножом, поднял правую, с копьем, для броска.

– О Златокудрая Лару! помоги мне, – шептал он, не очень-то надеясь на помощь. Златокудрая отвернулась от людей, говорят, люди сами в этом виноваты… Может быть… Хотя Кинакулуш не очень представлял, чем таким они могли не угодить прекрасной богине. Впрочем, до этого ли сейчас? Перед ним стоял огромный мангар.

Восьминогие, десятиглазые – эти твари напоминали здоровенных волосатых пауков, но мощное туловище и когтистые руки-лапы, больше походили на человеческие. Еще недавно, когда эти чудища пришли с юга, их считали демонами. И только после того, как одного чудом удалось убить – поняли, что это обычные смертные звери, такие же как и остромордые степные собаки, что побираются у деревень и никогда не упускают случая задрать молодого, отбившегося от стада ягненка. Мангары тоже интересовались овцами, и за короткое время истребили едва ли не половину стад. Но не меньше овец, мангаров интересовали люди.

Мангара можно убить. Это знание пришло не сразу, но когда оно пришло, вместе с ним пришла и надежда.

Кинакулуш не был воином, не был охотником, вместо этого он был всего лишь простым пастухом, не привыкшим к противникам крупнее степных собак. Но сегодня перед ним стоял грозный враг. Не многим посчастливилось выжить после встречи с этой тварью, и почти никому не удавалось убить его в одиночку. Он переступал с ноги на ногу, двигаясь чуть по кругу. Тварь повторяла его маневр, осторожно переставляя длинные ноги. Словно танец смерти.