Игры с судьбой. Книга вторая - [32]

И нельзя не улыбнуться ей, желая ободрить, словно протянуть ладонь.

— Вы? Здесь? — тепло, без холодной вежливости, искренним, живым тоном. — Даже не надеюсь, что из — за меня. Но раз встретились, не хотите ли сказать мне «спасибо»?

Дрогнув, взметнулись ресницы.

— Спасибо…. - отступила на шаг, и внезапно вернулась, заглянула в глаза, — господин Да-Деган, скажите мне…. Говорят, на Раст-Танхам видели Ареттара. Это может быть правдой?

И усмехнулся и презрительно пожал бы плечами, если б спросил это кто-то другой. Если б не смотрели с взволнованного лица эти глаза, ее глаза. Если б не ждала его признания она.

Проклясть бы Судьбу. Эх, признаться б… да разве это возможно?

— Я не знаю, — но не скрыть ноток сочувствия в тоне, не отвернуться от нее, не отмахнуться. Положить ладонь на хрупкое плечо, чуть сжать, словно б ободряя, — Я был бы рад знать, и сказать то, что вы хотите услышать. Но даже этим ободрить вас не могу.

Облизнуть пересохшие губы, отвернуться, ища спасения. И рядом с ней не было ему покоя. И не было ни единого твердого клочка суши под ногами. Поймала его ладонь ее рука, прикоснулись губы к коже, обжигая. Дурманом бросилась в голову кровь. Только выхватить руку, обернувшись смотреть на мольбу в глазах.

— А вы узнаете? — робкая просьба. Так молит приговоренный к смерти о еще одном глотке воздуха. О последнем вздохе. О праве на последнее желание. — Я прошу Вас.

И нет ни единой мысли в голове. Пустота. Только горит кожа там, где ее коснулись губы, да сжигает изнутри навязанная суть, причиняя нечеловеческую боль. Признался бы! Но что это изменит? Нет у раба Императора права на счастье.

— Я постараюсь узнать, — произнести ледяным холодным голосом, желая, что б отошла, не смотрела так, не испепеляла покой. — Ради того, что б вы улыбнулись — все, что угодно!

«Все что угодно!» Схватить бы в охапку и нести, бредя босыми ногами по звездному мосту, презрев власть и пространства и времени над собой. Если б только вернулась Свобода — украл бы! Стянул из-под носа Хозяина Эрмэ самую большую драгоценность. Посмеялся б от души, не жалея ни о чем.

Если б только можно было….

А впрочем, что ему извечное «нельзя»? Любоваться вместе восходами, закатами, неторопливым бегом светил по ночному небосводу, наслаждаться если не телами и дыханьем друг друга, так беседами, чувствуя, как в унисон звучат их мысли, разве это позволит он кому-то у себя отнять?

Разве может он потерять еще хоть что-то? Разве можно столько терять и продолжать жить? Уж сколько было потерь…. Почему же еще жива душа? Почему еще бьется сердце, то, радуясь и ликуя, то болезненно сжимаясь? Пора б привыкнуть ко всему, а, привыкнув, отрешиться, замкнувшись в равнодушии. Только и этого ему не дано. Не дано равнодушия. Этой универсальной анестезии от своих и чужих переживаний. Видно, таким был угоден своевольной своей госпоже.

И вновь улыбнуться — мило, светло. Как не умеют улыбаться на Эрмэ, стараясь не спугнуть, не оттолкнуть. И тут же, спохватившись, погасить улыбку, что б не перехватили ее чужие злые взгляды.

— А вы любили Ареттара, — выдохнуть без насмешки, грея сочувствием.

— Любила… — тихим эхо, невольным признанием. — Только лучше бы не любила. Сколько бед происходит от моей любви!

Удивленно распахнуть глаза, словно не веря ушам. Да и как тут поверишь?

Если б не она, эта любовь, если б не было ее, разве бы выжил? Разве бы верил? Разве мог бы надеяться хоть на что — то? Разве смог бы снова кинуть в лицо Фортуны вызов?

Если б не надеялся — смог бы вернуться сюда?

А и в самом деле — коего черта вообще вернулся? Посчитаться с Хозяином Эрмэ, или в который раз обжечься на каленом железе? Так ведь нет! Нет! И это было, но только разве ж было главным?

Разве месть может затуманить рассудок так, что сам сунешься в капкан? Нет, лишь любовь толкает на безумие. Разве не из-за взгляда любимых глаз готов был поплатиться головой? Разве не из-за надежды — встретиться, еще хоть раз встретиться рвался сюда из неведомой дали.

Вспомнился Файми — ледяной, стылый. Потоки ледяной воды, отнимавшей последнее тепло у измученного тела. Почему не сдох? В беспросветном мраке, в полной темноте, в тишине, холоде, голоде и забвении?

Не потому ль что надеялся, безумно надеялся, безрассудно, глупо и истово надеялся заглянуть в ее глаза?

Признаться, не признавшись, выдохом, выпуская на волю не мысли, все то, чем жил последние годы, эту самую бездну лет, что не видел ее глаз:

— А я б рискнул навлечь на себя любые беды, если б только вы любили меня.

«Если б только вы любили меня….»

Отпрянула, отступила на шаг. И только в линию губы. Покачала головой, словно умоляя не просить о невозможном.

Ароматом полыни наполнился воздух, до того пьянящий ароматами меда и солнца. Горечь, только горечь на губах. Впрочем, может, она и права.

Скривить губы и отступить самому, уходя прочь, к подножию трона. Идти, словно б в последний путь, чувствуя, как уплывает из — под ног земля, как неверно, неугадываемо будущее и не понять, какой еще узор задумала Судьба, какой выкинет фортель.

По знаку Императора подняться ввысь, присесть на мраморные ступени, заваленные пушистыми шкурами. У ног Хозяина. Рядом с лживо улыбающейся Локитой, которая высматривала в толпе кого-то, как охотящаяся кошка — мышь.