Игры с судьбой. Книга вторая - [30]

Даже если б смотрел в лоб ствол оружия, не смог бы сдержать волнения, не смог бы удержаться. Не смог бы не кусать губ.

— Да, я ненавижу ее, мой господин, — тихо, едва слышным, тяжелым шепотом.

Ненавижу….

Наплевать бы на этикет, рухнуть в кресло, но нет сил сделать шаг — и нет желания угадывать что это — то ли выпил их взгляд повелителя Эрмэ, то ли волнения и ожидания сожгли былую закалку.

Тихо опуститься на пол, у ног повелителя половины мира. И не в силах сдержаться — прикрывать лицо руками, что б хоть не было видно волнения, соли на щеках, дрожащих губ.

Боль рвала когтями горло. Ненависть клокотала горячим варевом. Из боли и ненависти рождалось презрение — к самому себе.

Это презрение разливало по венам холодную желчь, жалило кожу, заставляя вспоминать о пунцовых одеяниях стыда.

— Мой господин, — тихо-тихо, почти неслышно, только вздохом.

«Мой господин…» И чего уж таить. Сладки были эти слова. Слаще меда. Желанны. «Мой господин»… Давно минуло время, в котором он не признавал никакого господства над собой.

Это было. И минуло. Боролась душа, из последних сил пыталась вырваться из капкана.

«Ненавижу!» Только куда раньше родилась его ненависть, даже раньше, чем несвобода.

Усмешка тронула губы Хозяина Эрмэ, полыхнул заревом взгляд, пригибая к земле…. Коснулась рука, тщательно завитых локонов, сжались пальцы, ухватив белоснежные пряди.

— Еще раз сделаешь что-то поперек моей воли — убью! Такое перед смертью испытаешь, что смерть тебе избавлением покажется! Сам ее призывать станешь! А пока — живи! Черт с тобой! Получишь Иллнуанари, раз был уговор. Только ты уж сам убеди Анамгимара подвинуться….

— Да, господин, — тихим всхлипом, тяжелым вздохом.

— «Да, господин»! — передразнил Император. — Если проиграешь ему — ответишь за все! И за мальчишку и за все то, что сулил, но не сделал. Понятно тебе, рэанин? Впрочем, можешь попытаться сбежать. Тогда поиграем в догонялки…

Только слабо кивнуть, показав, что все понял.

Молчать.

Ждать.

Опять ждать! И чувствовать, как отпускает слабость. И слышать как удаляются, затихают шаги.

Встав, подковылять к узорчатой решетке, прислониться лбом к холодному золоту. Стоять, не чувствуя, как летит время. Не чувствуя ничего, кроме страшной, зовущей пустоты в мыслях, отсутствия чувств.

Словно не жить.

13

Куда девались чувства? Куда сбежали все эмоции — не понять. Словно отняли душу. Странное ощущение — жить, не чувствуя себя живым. Словно смотреть из-за грани.

Впрочем, кто знает, может оно и к лучшему. Так проще. Безболезненней. И уже не мучают сомнения и тревоги. И можно абсолютно спокойно рассматривать полупустой огромный зал, в котором теряются звуки, а люди кажутся тенями.

Впрочем, не так и много в нем людей. Лишь несколько теней, закутанных в жемчужно — серое подпирают колонны. Да давешний посланец стоит почти за спиной.

— Смотри, Раттера, — тихо напутствие, — у Анамгимара всегда полно неожиданных сюрпризов. Соперник твой не гнушается ничем. Второй нож в рукаве — это так наверняка, и не жди, что лезвие чисто от яда.

Только кивнуть, показав, что все понял. Хоть и не нужно ему предупреждений. Давно знает, что это за тварь — Анамгимар. Только лицо — юное, чуть удивленное. А на деле — гадюка, она гадюка и есть. И как только не отпечаталась жестокость и подлость в чертах?

Впрочем, и сам далеко не беззащитен.

Ну а то что будет — так это как распорядится Судьба. Все в ее власти, в ее воле. Но проигрывать он не собирается, нет.

На мгновение прикрыть глаза, отрешиться. И внезапно услышать сладкий, карамельный топящий волю, голос. Локита! Ах, стерва! Нашла его, нашла.

— Добрый день, господин Да-Деган.

Склониться в изящном поклоне перед Хозяйкой, улыбнуться вежливой улыбкой.

— Добрый день, Леди….

Сочить карамель так же, как и она. Говорить, словно набрав леденцов в рот. Так сладко. Так славно. Манерно.

Похожа ли она на хозяйку? Бог весть? Нет, не чувствуется в хрупком, кукольном теле силы. Скорее — безмерная слабость. Пепельные локоны по плечам, румянец на щеках — румянец юной девочки, зардевшейся от собственной смелости, начавшей первой разговор с мужчиной. И розовые губки. И бархатные темно — синие глаза, бездонные, словно чертов колодец.

Кто ж поверит, что у этой юной сирены, у девочки уже давно взрослые внуки? А кожа щек — как нежный, спелый бархатный персик, на взгляд нежная, не то, что на прикосновение. И жесты и взгляды — девственницы, трепещущей от игры в любовь.

И как не потерять головы? Как удержаться, что б не поверить? Как?

Только помнить, беспрестанно помнить, не забывая.

Когда пришел в этот мир за сыном — она была столь же юна. И нежна и беззащитна. И так же трепетала. И так же билась тонкая жилка на нежной, словно перламутровой шее. И так же, абсолютно так же смотрела, словно просила ее пощадить!

Обман! Кто не знал — тот не поверит. Нет, не газель, не милый пушистый зайка! Просто прикинувшийся плюшевой игрушкой крокодил. Акула у которой в три ряда острые зубы, если схватит — не вырвешься, не уцелеешь, не устоишь.

— Вот уж кого не ждала здесь увидеть. Каким ветром вас сюда занесло?

— Ветры нынче веют буйные, — отозвался рэанин. — И оторвут и закружат и понесут. — Не меньше вашего удивлен своим присутствием у трона. Судьба!