Игры с судьбой. Книга вторая - [18]

Внезапно накатила злость. Глядя в пронзительно-зеленые глаза мальчишки, он чувствовал, как ярость разогревает кровь.

— Что я могу? Какая разница, Илант? Я не могу остаться в стороне! Тебе этого довольно? Или предпочел бы, что б я как прежде впал в спячку и реагировал ироничной улыбкой на все, что творится вокруг? Предпочтешь, что б я праздновал труса?

— Нет…. Вы меня не так поняли…

— Может, и не так. Могу я, как и все — немного. У меня две руки, две ноги и одна голова, которая мне нужна не для того, что б я ей гвозди заколачивал. Эх, мальчик! Я и так упустил слишком много. А что я могу? Ну, так разве это узнать, если не пробовать? Если смириться и просто ждать… не пройдет ли беда стороной.

— И все же вы — авантюрист. Форт вас изменил. Вы таким не были. Никогда.

Улыбка ненадолго вернулась на лицо. И не было желания исправлять ее на усмешку. Покачать бы головой. «Много ли ты обо мне знаешь, мальчик? А что, собственно, ты знаешь? Да ничего!»

И горьким привкусом дерзкое.

— Был.

И усмехнувшись нелепости слов. Несмело отвести взгляд от лица Иланта. Смотреть на руки, на зелень травы, на бегущие по небу облака! Но не в лицо. Только не в лицо!

— Расскажите мне о себе. Расскажите, что вы задумали?

— Зачем?

— Если с вами что-то случится…

— Если я не смогу — ты точно не сможешь. И дело не в то, что ты юн. Нет, мальчик…. Это — только мое. Если хочешь быть мне полезен, будь рядом. И когда-нибудь я расскажу тебе все.

8

Закрыв глаза, погрузиться б в сон. Но сон не идет, и бежит время прочь. А скачка мыслей — остается. Шелестят кроны деревьев в вышине, укрыв от дневного зноя купол поставленной посреди островка уцелевшего сада, палатки. Увенчан белый шатер золотым шпилем. Втекает прохладный сладостный воздух через ткань, облегчая дыханье. На траве — несколькими слоями богатые плотные ковры.

На коврах — ложе на резных львиных лапах, покрытых позолотой. Белые простыни, как белая метель. Как искристый покров высоких гор.

И только кусать губы, понимая, что прошлое недостижимо. И улыбаться тому, что в этом прошлом было.

«Мы еще посчитаемся!» Обязательно. Мы еще решим кто кого…..

Безмолвными тенями кружат около тэнокки. Одни они могут быть так ненавязчиво — прилипчивы. Лишь от их присутствия не устаешь. Умеют быть незаметными и незаменимыми, стервецы. Ох, эти узкие, прохладные ладони, что касаются лба.

— У вас жар, господин….

Жар….. Кругом голова. Не смертельно и не впервые. Хотя, нет, это не жар. Это просто усталость. Это огонь из глубин души накаляет и кости и кожу.

А забытья не дано. Стоит закрыть глаза, встает опаленная пламенем Вэйян и костры Империи. И темное лицо Хозяина половины мира. Надменный взгляд, от которого хочется выть волком.

Запах дыма. Туман зелий. Благостный туман, через который звездами проглядывают сине-синие огоньки. Бесподобные, сияющие в любой тьме камни Аюми. Закрыть глаза и улыбнуться. Улыбаться, несмотря на всю копоть и смрад, несмотря на свинцовую усталость. Несмотря на неизвестность и что уж таить — дикий страх.

Камни Аюми. Восемь прозрачных капель небесного океана. Восемь сполохов чистейшего пламени. Тепло и свет. Таким сокровищем желанно обладать каждому, не выпуская из рук.

Негромкий голос обрывает дурман.

— Прочь пошли, сучьи дети!

В этом голосе уверенная властность и нотки легкого презрения. Сочный голос. Один из тех, которые позабыть невозможно. Как и легкий, бесшумный уверенный шаг. И невысокую, худощавую фигуру, от которой почти зримо исходит свечение опасности и силы.

— Таганага?

— Да, враг мой, Таганага.

С трудом, разлепив веки, смотреть…

В белых тунике и брюках, невозмутимый, спокойный. Словно памятник самому себе, а не человек. И нет даже тени усмешки на губах. И глаза смотрят прямо, не пряча золото взгляда.

Можно обмануться, приняв за мальчишку. И только если вглядеться в черты станет до дурноты ясным, что бесшабашной юностью тут не пахнет.

— Я принес камни, Дагги Раттера. Хочешь увидеть?

И ни «да», ни «нет» ответом. И только крутит жилы неведомая дурнота. И дрожью прошивает тело жажда. Такая неистовая жажда обладания бесценным сокровищем, сходная лишь с жаждой того, кто десяток суток жил на скудных каплях воды, мечтая добраться из пустыни к оазису.

И с трудом овладев собой:

— Покажи…

Достав из кармана бархатный мешочек, воин развязал тесемки, вытрусил камни на бронзовую сильную ладонь. Сверкнули подобно…. Да нет, бесподобно.

Это глядя через тонкую пленку стекла, казалось возможным подобрать сравнения и описать словами. А так — в яви, вблизи…словно сняли мутный покров. И как только не обжигало глаз неистовым сиянием, сполохами, что от малейшего движения и дуновения воздуха пробегали по неграненым, словно сточенным водой, их бокам. То била молнией неистовая синь, то выцветали они, словно ситец полуденного неба; чуть не добела выцветали! То темнели, почти в черноту. Играли, радуясь каждому мгновению.

Воин бесшумно приблизился. Протянув руки, Да-Деган принял камни, с ладони на ладонь.

Засияло. Рассвело. Отступили тьма и дурман.

Только кошачьим когтем царапнул вопрос:

— И куда ты их денешь, Дагги Раттера? Императору поднесешь?

«Поднесешь?» Была такая мысль. Но минула. Держа в руках сокровище Аюми казалось возможным все. Только бросить их в тьму — невозможно. Равносильно предательству. А спокойный голос воина продолжал: