Игры с судьбой. Книга первая - [38]

И вновь поклон. Не слишком наглый, не слишком низкий. Долгий сольный танец хищника возле другого хищника. Танец, что в любой миг может перерасти в драку, которой бы хотелось избежать.

И сладкой музыкой в сердце слова — «сумеешь ли удержать»…. Что ж, было б дано. И не хочется думать о том, что камни, чудесные, дивные камни, чистые словно души Аюми, могли б оказаться в этом черном, мутном мире. В Столице страха, в юдоли ужаса.

И полыхает мрачное зарево алчности в невыносимо — разных, сбивающих с толку глазах. Жажда обладания сокровищами Аюми.

Усмехнувшись, Император снял с указательного пальца перстень, бросил его в руки Да-Дегана.

— Носи, рэанин. Твоя выдумка воистину хороша. Никто не осмелится в этом мире поднять на тебя руки. Ни воин, ни властитель. Разве что по моему приказу. Так что меня не зли.

Да-Деган покорно склонил голову, пряча зарево, засиявшее в глазах. Улыбнувшись, одев кольцо на палец, он рассматривал затейливую вязь печатки — отвесно поставленный нож, увитый розами, с острыми шипами, укрытыми за искусно сработанными, нежными листьями. Герб Императора. Знак, не так давно красовавшийся на плече.

И бросилась к щекам кровь, порозовела бледная кожа, сжигаемая внутренним жаром.

— Я рад служить господину Мира, — не дрогнув, произнесли четко очерченные губы.

Император чуть заметно пожал плечами, усмехнулся.

— Когда понадобишься, тебя позовут, — заметил Хозяин насмешливо. — А покуда — дворец, сад и рабы в твоем распоряжении. Если наскучили женщины, отведай любви тэнокки, уж они кого угодно очаруют своими ласками….

И вновь, склонив голову в поклоне, он прячет страх за локонами прически, склоняясь учтиво и изящно, прячет лицо, что б не выдать ни ненависти, ни страха…..

А в душе бушует муть. Ил, поднятый с самой глубины стремительным течением.

Давно ли?

Давно ли и было всех мечтаний — покинуть стылые стены негостеприимного форта? Вырваться и жить. Подставить лицо дыханию вольного ветра, ощущать кожей его нежные прикосновения, словно поцелуи любимой.

Давно ли казалось — его забыла судьба и никогда ее прихоти не заставят его плыть в утлой лодке без руля в безумном водовороте? Давно ли он грезил, что жизнь его будет течь размеренно и неторопливо?

И было-то пределом всех мечтаний — маленький дом, ухоженный сад и узкий круг друзей. Давно ли мечталось?

И вновь — из огня да в полымя….

Подняв голову, он посмотрел в лицо Императора, нарисовав на щеках тень улыбки, пожал плечами. Император, отвернувшись, вышел.

И, словно груз, упало покрывало апатии, пригибая к земле, изымая желание жить….

…. Трудно рабу, ох, как трудно, когда уходит Хозяин. И не вытравить этого яда, этой метки из души, и пусть Он не узнал, но так что с того? Разве сам себя обманешь? Разве нет желания распластаться ковриком у ног ненавидимого всей душой человека? И пусть душа ненавидит, пусть душа пытается вырваться в высь и расправить крылья, у тела свои установки, своя навязанная память, свои рефлексы. И с этим ничего не сделать….

Вытерев бисерины испарины, выступившей на лбу, он вновь отошел к окну. Втянул прохладу вечернего ветра в легкие…. А руки сами, по привычки, сжимались в кулаки. И так хотелось ударить в каменную, прочную стену, да так, что б разрушить, разбить ее в пыль!

Ненависть!

Любовь!

И как тяжко было изнемогать в плену противоречивых, рвущих на куски, чувств, стремлений, желаний.

Он бросил короткий взгляд на воина, стоявшего в углу.

— Проводи меня в сад….

….И вновь он шел по тесным, давящим коридорам, украшенным изящными фресками, от которых веет давней прелью лет. Все смешалось — бесстрастные лики окруженные золотыми, сияющими гало и нагие легкие фигуры, танцующие странные танцы с быком.

Он ступал по невысоким удобным ступеням, где некогда встретился с ней…. И воскресало в памяти лицо, буйство вьющихся локонов и милая добрая улыбка.

Ему казалось — можно забыть и отречься от всего. Лишь от нее — нельзя. И нельзя забыть ни улыбки этой, ни сини взгляда, ни, унимающих боль прикосновений ласковых рук. Нельзя отречься от того, что составляет соль жизни.

А ноги сами несли в когда-то любимый ею уголок сада. Туда, где можно было запутаться в мягких скруглениях дорожек из золотого песка. Туда, где печальная русалка сидела на камне, любуясь быстрой текущей водой искусственной реки. Туда, где пахло ландышами и зеленой горечью травы. Туда, где не однажды они сидели рядом, глядя на бегущую воду. Туда, куда он был обязан вернуться.

Он, шел, не зная сам, куда идет. Шел, повинуясь памяти чувства. А в саду, как всегда, суетились тэнокки — разномастные люди — цветы, переговаривались певуче и нежно, ухаживали за садом. И следили за каждым шагом их яркие, огромные глаза.

Сорвав бутон розы с куста, Да-Деган размял его в тонких пальцах, поднес к лицу, вдыхая аромат.

Ах, как нежно, сладко и свежо пахли розы! И часто-часто билось сердце, и подобно пенным валам штормового моря билась в жилах кровь. И сжигала душу невыплаканными слезами боль.

Ненависть!

Любовь….

У его любви были синие, словно небо на старых фресках, глаза. Его любовь…. Была ль она?

И правда ли, что любви обязательно иметь тело? Его любовь — звенящая, высокая нота, его любовь — только память и надежда. Мечта.