Игры на свежем воздухе застоя - [6]

Конечно, никому и в голову не могло прийти, что я просто — напросто «перевернул» фамилии своих приятелей (Волорф — Фролов, Волдыркс — Скрыдлов, Ротерфэй Вокбуза Третий — ефрейтор А. Зубков и так далее), начались поиски политических аллюзий. Особенно в этой связи неприятное впечатление вызывало имя чудовища Хынжереба — на моего одноклассника Сашку Бережныха охулки никто не положил, а вот намек на… сами понимаете, кого… был замечен сразу. Хорошо еще, что чудовище угодило у меня все — таки в положительные герои…

Короче, из эстонского ЦК приехала комиссия, которая здорово пошерстила редакцию за публикацию политически вредной сказки, вдобавок установив, что многотиражка Тартуского университета еще и провела дискуссию о половом воспитании, а также не имеет плана подготовки к 60 — летию Великой Октябрьской социалистической революции. В результате редактора наказали, а газету — закрыли. Так она на русском с тех пор и не выходила — причем задолго до бурной дискуссии о государственном языке, уже в годы перестройки потрясавшей республику…

Меня же в Москве эта буря вообще не коснулась, так что узнал я о ней потом и случайно, когда давно отгремели последние раскаты.

Что еще? Лет через пять, оказавшись в случайной компании со слушателем Академии общественных наук, а до того — зав. отделом науки ЦК Эстонской компартии, я ни с того ни с сего вдруг. пристал к незнакомому человеку: «Что же ты, такой — сякой, из — за моей сказки газету закрыл?!» И тот с прибалтийской невозмутимостью ответил, не переспрашивая и не удивляясь: «Так это была твоя сказка? Это не я. Это дураки из отдела пропаганды». И я тихо загордился доброй памятью, оставленной в сердцах человеческих…

Последнее. Уже в разгар гласности мою сказку разыскала и вновь напечатала газета Ленинградского народного фронта «Невский курьер», хоть я и честно предупредил издателей об имевшем быть трагическом прецеденте. Заголовок же к этой главке я взял из Ильи Фонякова, большого мастера палиндромов — слов и фраз перевертышей, которые в отличие от имен моих героев и слева направо, и справа налево читаются совершенно одинаково. «Леди бог обидел», например, «Ищи покоя, окоп ищи» или «Лом о смокинги гни, комсомол!»

РЕПЕТИЦИЯ В ТЕАТРЕ АБСУРДА

…Кем же она стала, гениальная девочка Вика?..

Именно гениальной назвал ее человек, знающий цену такому слову, — заместитель председателя Центрального совета пионеров Герман Черный, и было это в феврале 1981 года.

Мы потом специально ждали, когда Вика появится на экране телевизора, предупреждали коллег, что они увидят нечто выдающееся.

И все увидели.

Вика в очаровательных белых бантах проникновенно произнесла:

Я от всех детей хочу

Пожелать с любовью

Леониду Ильичу

Доброго здоровья.

Подарить букет цветов

Цвета огневого

И обнять от всей души

Как отца родного.

Не вообразить даже, что произошло с залом! В сухом тексте стенограммы это отражено так: «Продолжительные аплодисменты. Звучит музыка. Пионеры вручают членам Президиума съезда цветы», — как Вика, собственно, и собиралась. Сама она бежала, конечно, первой. Во весь экран показали лицо «дорогого». Он, растроганный, плакал.

И тут едва не произошло непоправимое. Гениальную Вику на вираже обошел шустрый пионер с букетом для Кириленко. Его — то и ухватил Леонид Ильич, потащил целоваться. Пионер заверещал, забился, но все же вырвался и донес цветы, до кого велели. А «дорогой» смахнул слезу, опять распахнул объятия, и уж тут Вика своего не упустила…

Мы с Николаем Андреевым (на пару с которым в 1990‑м и опубликовали в «Огоньке» эту часть воспоминаний) работали тогда в «Комсомольской правде», и как раз в этот день в номере стоял наш отчет о рапорте советской молодежи и пионеров ХХVI партийному съезду. И у телевизора мы сидели, конечно, не просто так: надо было внимательнейшим образом проследить, чтобы все, происходящее в Кремлевском Дворце съездов, полностью соответствовало тому, что вот уже два часа как было набрано и заверстано в полосу.

Ибо в Кремль нас, естественно, не пустили (да нам и в голову бы не пришло попроситься!), а отчет мы писали, наполнившись живыми впечатлениями от репетиции.

Дело в том, что за месяц до события собрали в Москве лучших представителей молодежи, и месяц, как на работу, ходили они в конференц — зал ЦК ВЛКСМ, где преподаватели театральных вузов столицы ставили им дыхание, учили технике сценического движения, заставляли депутатов и кавалеров высших орденов, олимпийских чемпионов и поэтов приседать и зачем — то ударять себя на выдохе кулаком в грудь. Особенно впечатляюще это получалось у Павла Баряева, знаменитого тогда бригадира из Нового Уренгоя (по сценарию Рапорта ему предстояло внятно назвать свою фамилию и сообщить съезду, что «рабочая молодежь, верная традициям стахановцев, ударников пятилеток, будет и впредь настойчиво овладевать пролетарской наукой побеждать (аплодисменты)».

— Страшно подумать, — сказал нам Баряев в перерыве репетиционного процесса, — что будет, если мои ребята вдруг узнают ЧЕМ я здесь занимаюсь по командировке ЦК комсомола…

А Герман Черный, человек с артековским прошлым, в это самое время убеждал артистку Лену Драпеко: