Игры на раздевание - [68]

— Почему?

— Потому что в те моменты, когда ты находишь нечто для себя ценное, то, что важнее всего, ты перестаёшь думать — тебя ведут инстинкты. Вы, женщины, называете их сердцем, но на самом деле это просто инстинкты. Я нашёл свою женщину, и не важно, как она выглядит и насколько старше меня — она моя, и решение это принято совсем не мной и не ею. Это просто данность, спорить с которой бесполезно. Такой спор и упорство способны принести только боль и разочарование.

Я помнил. Я узнал. И это случилось задолго до всей этой пошлой игры, придуманной твоим мужем.

— Знаешь, что на самом деле означает фраза на моей груди?

— Что?

— «Счастье не в том, чтобы иметь всё, счастье в умении получать радость от того, что есть».

— Очень удобно иметь свой собственный язык: переводить с него иногда бывает очень выгодно.

— Нет. Именно эти слова написаны на моей груди. И язык не выдуман — это иврит.

— Иврит — язык моего мужа, — качает головой, опуская взгляд, — который я не смогла отличить от всех прочих языков мира. А он в совершенстве владеет не только им, но и португальским, — вонзает в меня свой карий и острый как лезвие взгляд — впервые за эту встречу. — Предыдущая версия твоей надписи нравилась мне больше, — доводит до моего сведения.

— Иврит и мой язык тоже, но португальского я не знаю. Это то, что прислал мне твой муж, — я кладу на стол конверт. — Я не собирался брать и согласился с его предложением совсем не по той причине, в какую вы оба верите. Отдаю их тебе, потому что встретиться с ним у меня нет возможности: он всегда находил меня, не я его.

Это толстый конверт, набитый до отказа: её муж щедрый человек, а удовольствия жены не могут быть дешёвыми.

Она закрывает лицо руками, уперев локти в потёртое дерево столешницы, а перед моими глазами картины, нарисованные не мной — нашим недалёким прошлым.

Я никогда не целовал женщинам ноги. Не думал, что буду тянуться губами к ступням, и как пришибленный кайфовать от вкуса её пальцев у себя во рту. Ей это нравится… а я, чёрт возьми, способен довести женщину до экстаза одним только этим. Но мне голодно. Всегда мало, вечно недостаточно. И я двигаюсь так медленно, как никогда, потому что впервые в жизни меня не интересует конечная точка — моё тело плывет в чувственном море, ловя одну за другой волны нежности, и не желает причаливать ни к какому берегу. Я взял в это путешествие женщину. Её губы — не просто губы, это мой путь в Эдем. Они рисуют на моей груди, плечах сложные детальные узоры, язык добавляет ярких красок, и мир перед моими глазами разливается акварелью. Я снова на берегу, мокрый, запыхавшийся, одуревший от удовольствия и спрятанных до этого собственных чувств.

— Викки… — шепчу в её аккуратное ухо, — Викки…

— Что? — спрашивает, также шёпотом и тяжело дыша.

А у меня нет слов… ни слов, ни мыслей, чтобы выразить ими то, что чувствую, поделиться с ней, выплеснуть распирающую радость признаниями. Я бы спел ей песню, если б умел. Я бы написал для неё симфонию, и каждым тонким или тяжёлым звуком рассказал бы историю своего сердца. Я прижимаюсь лбом к её лбу и чувствую, как стекает пот по моим вискам и падает на её волосы. Мои клетки на её волосах, на коже и внутри неё… Эта мысль сводит с ума, превращая в дикаря с животными повадками. Я не помню, чтобы когда-нибудь так отчаянно желал оплодотворить женщину, не просто оставить в ней своё семя, но обнять её живот обеими руками и ждать пока оно прорастёт. Мне двадцать семь, и я, кажется, только теперь коснулся своими исхоженными ступнями вершины, являющейся моей собственной мужественностью. Я мужчина и хочу ребёнка. Я хочу его от женщины, принадлежащей другому. От человека, опирающегося в своих решениях на постулат, что разница в возрасте — это почти преступление. Я кладу ладонь на её живот и слушаю, как медленно успокаивается наше дыхание. Выждав время, она убирает мою руку и накрывается простынёй. Что в ней, что? Почему этого нет у других, всех прочих? У тех, кто моложе, кто даже, может быть, красивее?‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я любил тебя, Брауни, — произношу громко, чётко, уверенно. Почти с вызовом. — Просто знай: я всё ещё люблю. Прости, что не сказал раньше — чувствовал, что тебе это не нужно. А что нужно мне, вопрос третий.

— Проблема в том, что я люблю не тебя, Ансель.

— Я знаю, — киваю.

В горле… обломок скалы с острыми краями — глотать нет никакой возможности, страшно даже пошевелиться. В сердце — пробоина. Дыра исполинских размеров.

— Нет, не знаешь. Не знаешь, в чём разница между тобой и им: он никогда не позволил бы мне узнать об этом конверте. В его системе ценностей то, как он выглядит в глазах других людей, находится на самом последнем месте. На первом — всегда логика. И сейчас она сказала бы ему, что мне очень больно.

Я пытаюсь выдавить «прости», но понимание, что снова совершил ошибку, не даёт разжать рот.

— Я пойду, Ансель, — она поднимается, сгребая сумку со скамьи, так и не притронувшись к конверту. — Я желаю тебе счастья. Оставайся собой и найди женщину, способную ценить тебя, именно тебя.