Игры на раздевание - [25]

Прочитав в моих глазах недоверие, объясняет дальше:

— Я знаю, как он выглядит, и да, ненавижу его за то, что когда-то тебе пришлось пережить боль, но для меня он — часть тебя, а значит…

Вновь целует в шею, в самый эпицентр деформации на коже, и шепчет что-то неразборчивое, щекоча дыханием и настраивая на игривый лад. Затем я вдруг слышу обещание, которое мне очень нравится:

— Когда-нибудь изобретут способ их убирать, и к тому моменту мы сможем себе это позволить. Если только ты захочешь.

Дело было совсем не в обещании избавить меня от уродливого шрама в будущем, а в том, что это самое будущее далеко было расписано наперёд, но главное, в нём было отведено определённое место и для меня.

— Скажи, твой акцент, откуда он?

— Я родился и до четырёх лет жил под Лондоном — в городке Харлоу, графство Эссекс. Четыре года — это немало, так что моё британское произношение навсегда со мной! — улыбается.

Я тоже улыбаюсь и признаюсь:

— Не могу объяснить, что именно со мной происходит, когда я слышу твоё «еврибХОди» вместо «еврибАди»… но это та-а-ак красиво!

— Хочешь научу? Следи за губами: EVERYBODY…

Georgi Kay — Lone Wolf

И вот я не знаю, что это — оттенок розового на его губах, их контуры или их движения, или же то, как живо мои собственные помнят их нежность — но я прилуняюсь или приземляюсь, а вернее «пригубляюсь», короче, оказываюсь там, где и должна была оказаться. Возвращаюсь домой.

И в тот момент, когда уже осознаю себя лежащей на спине, зажатой близостью большого мужского тела, съедающего моё маленькое ладонями, пальцами, поцелуями, я понимаю, как легко и просто меня обманули! Если б только все обманы на Земле были такими же сладкими…

— Твои родители приехали сюда из Бразилии? — спрашивает тихонько.

— Только отец. Мать из Кореи. Они познакомились на курсах английского языка — учились вместе.

— Твоя мать кореянка?

Кай поднимается и с улыбкой вглядывается в моё лицо.

— Да. Но я на неё не похожа. Во мне больше отцовских генов.

— Немножко похожа… — он склоняет своё лицо ниже и мягко вдыхает, — глазами.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Прислушиваясь к собственным ощущениям, вызываемым мягкими прикосновениями его губ к моим векам, я почему-то думаю о весне. Вижу много солнца и талый снег, обречённый снег. Снег, который станет водой, и воду, которая совсем недавно была снегом. Тонкие ручьи собираются в широкие, те вливаются в реки, а реки… они орошают землю, питают её. Землю, которая уже цветёт и обещает осенью плоды.

— Расскажи, что именно ты уже успела заметить? В чём отличие от остальных?

Вопросы, которые он задаёт, не задают обычные люди: уже в том, как он их формулирует, я вижу познания более глубокие, чем среднестатистическая осведомлённость людей об аутизме. Кай определённо изучал вопрос. Это очень хорошо. Так нам будет намного проще.

— Звуки… похоже, для вас они не такие громкие, поэтому вам доступно больше музыки. Я совсем не могу слушать рок, например, он сводит меня с ума. Спокойная композиция с громким окончанием способна спровоцировать срыв — мелтдаун. Вы же спокойно слушаете очень тяжёлую и громкую музыку. Ещё кинотеатры, я в них не хожу. Там слишком много людей и слишком опасные для меня звуки.

— В институте ведь тоже много людей?

— Институт — это необходимость. Это то, на что я ежедневно себя настраиваю. Да, каждое утро — это работа с собой.

— Как это происходит? Что ты делаешь?

— Читаю свою мантру: «Викки, это продлится всего пять часов. Потом отдых: тишина и никого рядом». Я всегда обещаю себе отдых. Если отдыха долго нет, риск мелтдауна резко возрастает.

Он сосредоточенно кивает.

— Как часто это случается?

— Мелтдаун?

— Да.

— В детстве часто. Сейчас — почти никогда. В последний раз…

— На лестничной площадке?

— Да. Ты ТАК понял?

— Задумался. Потом понял, но не до конца. В школе, что было в школе?

Я не хочу об этом вспоминать. А он смотрит. Долго и пристально.

— Расскажи, мне важно это знать! — подбадривает.

— Бывало по-всякому. Но в целом… нормально.

— Что было самое плохое.

— Ну… однажды мне высыпали мусор на голову из совка — пыль, крошки, чужие волосы… у меня случился самый жёсткий приступ в тот раз.

— Кто это сделал?

— Один парень, но наблюдали многие и мальчики и девочки — спланированная акция. Средней школе хотелось выяснить, как я на это отреагирую.

Он отводит глаза, и я не могу прочесть реакцию. Этот человек — первый, кому я рассказываю о самом сильном мелтдауне в детстве, и это странно, потому что он тот, кто заставил пережить самое унизительное потрясение во взрослой жизни. А его, похоже, интересует не это: он снова мягко трогает пальцами шрам на моей шее.

— В детском саду вылили на шею горячий чай. Случайно — так мама сказала, но в сад меня больше не водила. После этого случая я сразу в школу пошла, и что тогда случилось, совсем не помню.

Кай понимающе кивает.

— Мне повезло больше, чем остальным: я легко и быстро обучаюсь, — продолжаю. — Для меня социализация, такой же предмет, как математика: много теории и упорной практики, и вуаля — ты перестаёшь выделяться. Тайм менеджмент и система во всём — жизнь упорядочена, а значит, безопасна и спокойна — это и есть самая надёжная защита от приступов. Я хожу одними и теми же путями, ем одни и те же блюда, стараюсь надевать привычную и комфортную одежду, никогда не экспериментировать с цветами, но главное — придерживаюсь ритуалов в ежедневной рутине.