Игры марионеток - [14]

И удивлялись.

Но скорее радовались за старика и одинокую даму, чем злословили.

Его старость была порукой ее целомудрия.

К тому же, отобедав вместе, и проведя еще пару часов на террасе или в уютном пиано — баре, они всегда расходились по своим номерам с тем, чтобы встретиться утром, радуясь встрече так, словно расставались на годы.

О чем можно было говорить так подолгу?

Ответ знал только ветер, но он уносился вдаль, к берегам туманного Альбиона, рассыпая над проливом те слова, что говорил старик.

Женщина же, по большей части молчала.

Ее уделом — были короткие вопросы и реплики, которые иногда забавляли старика, а иногда — сердили.

Горина. Власть

Дома, куда она попала в начале первого ночи — таким долгим был рабочий день — она еще раз прочитала письмо.

И снова заплакала.

«О чем эти слезы?» — спросила она себя, подчиняясь привычке, приобретенной, впрочем, не так давно.

Однако, полезной.

«Анализируй! — учила ее женщина-психолог, к который некоторое время назад она обращалась за помощью — Любой порыв души, даже — мимолетное стремление. Ничего, или почти ничего не происходит в душе случайно, и каждое чувство, если спокойно его проанализировать всегда является следствием внешнего импульса. Всегда пытайся понять — какого? И многие проблемы растают, как таблетка аспирина….»

Она задумалась, и слезы как-то незаметно остановились.

«От горя? Мне все еще горько от того, что его нет на свете? — Нет, узнав о его смерти, я испытала облегчение.»

«Тогда от любви? Может, я все еще люблю его? — Возможно. Но от любви я никогда не плачу. Это верно, я плакала от неразделенной любви, но теперь ей нет места, он мертв….»

Размышляя, таким образом, она довольно быстро нашла ответ.

Это были слезы обиды.

Письмо могло найти ее сразу же, после того, как было написано, и тогда все могло сложиться иначе.

Не сложилось.

И это было очень обидно.

Внезапно она отложила письмо в сторону, и резко поднявшись из глубокого кресла, направилась к книжным полкам, занимавшим много места в просторном доме.

Эти полки, вкупе с большим плоским телевизором на стене и сложным музыкальным центром, были, пожалуй, были единственным украшением дома. Прочая обстановка — добротная, вполне — удручала, тем не менее, казенным однообразием.

Вот уже несколько лет она постоянно жила за городом, на государственной даче.

Ей предстояло добраться до самого верха, и долго ворошить книги, сбрасывая некоторые на пол, но, наконец, на свет Божий был извлечен массивный блокнот, в дорогом кожаном переплете.

Несколько лет назад она с трудом подавила в себе желание сжечь записную книжку, и пепел развеять по ветру, чтобы не вспомнить уже никогда о том, что было связано с этими записками.

Теперь же — почти обрадовалась тому, что записки целы, и даже нашлись довольно скоро.

Желание перечитать их немедленно было столь велико, что сброшенные книги, так и остались лежать на полу.

Женщина забилась в самый укромный уголок дома, и отключила телефоны.

Все.

Включая аппарат цвета слоновой кости, украшенный металлически значком с оттиском двуглавого орла — пресловутую «вертушку», или АТС-2.

Словом, средство правительственной связи.

«25 октября 1990 года.

Нельзя сказать, чтобы я совсем не готова была к этой встрече, отправляясь в Белый Дом сегодня.

И все-таки оторопела.

Вот как это было.

В его приемной, мы с Л. обрабатывали К. на предмет заключения с нами договора на правовое обслуживание их фонда.

К, впрочем, вовсе не брыкался, скорее, наоборот.

В этот момент дверь его кабинета отворилась, пропуская седого джентльмена с пышной шевелюрой и такими же пышными усами.

А следом неожиданно (для меня — неожиданно!) сам Г. появился на пороге.

Свита, доселе вольготно расположившаяся в приемной (кто — возле телевизора, кто — за компьютером и т. д.) стремительно мобилизовалась и окружила шефа плотным, трепетным кольцом.

По чистой случайности, я оказалась в самом центре этого магического круга.

Он что-то говорил кому-то по поводу своих ближайших планов.

«Еду в Дубну…. выдвигается Н.…. надо представить….»

На меня не отреагировал никак.

Просто посмотрел в упор своими круглыми глазами— буравчиками.

И не заметил.

Или не узнал.

Ничего удивительного, формально я представлена была только однажды, на какой-то «демороссовской» тусовке.

Потом просто околачивалась в его приемной — благо помощники оказались приличными людьми! — в поисках какой — ни — будь работы.

Да и кто я такая, собственно, чтобы он меня помнил?

Девушка свободной профессии.

Дипломированный, правда, юрист, и даже адвокат (ну и что?!!), барражирующий в около политических водах.

Ни с чем пирожок, как говорила когда-то моя покойная няня.

Мне стало грустно.

Да что там, грустно.

Тошно и отвратительно, как, впрочем, все последние дни. Они, к слову, были очень подстать настроению — серые, слякотные, промозглые.

Он еще что-то говорил окружающим, а потом неожиданно протянул мне руку, и, притянув к себе, поцеловал, едва коснувшись щеки тонкими холодными губами.

Свита что-то докладывала, суетясь и перебивая друг друга, но Г. не слушал.

Не выпуская моей руки, развернулся и направился к себе в кабинет.

Он перебирал мои пальцы своими, тонкими, прохладными и неожиданно сильными, стоя совсем близко.