Игры Фортуны - [15]

Подобная разъяренной фурии, вторглась Юленька Менгден, которой яркий румянец гнева удивительно шел к каштановым волосам. Чтобы быстрее бежать, она подобрала свои пышные юбки так высоко, что стали видны крепкие стройные лодыжки и маленькие бальные туфли мужского покроя — верная подруга Аннушки всегда предпочитала мужскую обувь, заявляя, что скользит на высоких каблучках.

Не успел Питер Бирон привстать с оскверненной его седалищем девичьей постели, как в довесок к Аннушкиной пощечине получил от госпожи Менгден увесистую оплеуху: «Nimm es, du Mistkerl!!!»[11]. Резво обежав вокруг кровати, Юленька сжала крепкие кулаки и явно вознамерилась попортить Питеру его породистый бироновский нос. Но тот стал с немалой ловкостью уклоняться от нее, так же крутясь вокруг кровати, на которой сидела совершенно потерянная Анна.

— Вот оно где злые силы таились, — крикнул Бирон-младший, с ловкостью уворачиваясь от госпожи Менгден. — А я мнил — под кроватью…

В ответ Юленька разразилась такой отборной бранью на немецком, которая сделала бы честь какому-нибудь прусскому сержанту. Аннушка с отвращением закрыла ушки ладошками: в отличии от Питера и Юлии, давно изъяснявшихся в обыденной жизни по-русски, а немецкий почитавших чем-то типа экзотического наследства, для нее немецкий язык даже в России остался родным.

В конце концов, Питер, напоследок зайдя Юленьке с тыла, дал ей звонкого шлепка по круглым ягодицам (так, наверное, он оглаживал лошадей, подумала Анна) и с хохотом выскочил за дверь.

— Только переступите этот священный порог хоть раз, бесчестное существо, и я вызову вас к барьеру! — запальчиво крикнула Юленька.

Створки дверей на мгновение приоткрылись, вставилась растрепанная голова Питера:

— Отказ! Всем известно, что вы фехтуете лучше меня, Марс в юбке!

— Я проткну вас насквозь, вонючий Центавр, и вся Россия скажет мне спасибо!!

— И я буду навсегда опозорен, что меня победила девка! А, паче, одолею я, так все станут смеяться, что я победил девку…  Так что я при любом раскладе останусь в накладе, — Питер любит блеснуть народными выражениями, вспомнила Аннушка. — Au revoir, Mesdames[12]!

Он послал юным дамам издевательский воздушный поцелуй, и поспешно захлопнул двери — в то место, где только что была его голова со звоном впечаталась Аннушкина любимая чашка саксонского фарфора — и рассыпалась на множество нарядных осколков.

— Но зачем?! — Аннушка, чуть не плача, уставилась на воинственную подругу.

— Почти попала! — удовлетворенно заметила Юлиана, по-мальчишески отряхивая ладони. Потом, уперев руки в крутые бедра, приняла позу оскорбленного правосудия и вопросила:

— Извольте немедля отвечать, моя дорогая, насколько далеко вы позволили продвинуться гнусным заигрываниям этого подлого сына подлого отца?

После всего пережитого Аннушка не знала, плакать ей или смеяться.

— Ах, Жюли, оставь, — тихо произнесла она. — Питер славный мальчик, он мне друг. Ты же знаешь, что в моем сердце…  Ах, тише, умоляю, это услышат!

Она с ужасом взглянуло в зеркало, словно именно этот вечный источник видений и тревог мог ее подслушать. Прозорливая Юлиана перехватила этот взгляд.

— Гадала что ли? — грубовато хмыкнула она. — На суженого? Что ж ты от зеркала никак не оторвешься? Других забав нет что ли?

— Нет, засмотрелась просто. И голова закружилась. И я видела…

— Опять? Пустое все это, — сердито сказала фрейлина, и прибавила повелительным тоном, словно из них двоих принцессой была она. — Иди немедля. Тетка зовет.

— Тетушка? Зачем?

— О женихе с тобой говорить будет.

— О некрасивом этом, Антоне-Ульрихе? Не хочу я его. Он на ягненка похож. То ли дело Мориц…  — Аннушка слабо вскрикнула, произнеся это запретное, но такое вожделенное созвучие, и в один миг сначала смертельно побледнела, потом залилась густым румянцем.

— Эка тебя разукрасило, подруженька! — Юленька тоже подпустила русского просторечия и нежно потрепала Аннушку по щеке. — Мориц хорош, милая, спору нет. Только искренен ли сей прославленный селадон[13]? Стоит ли ему верить?

Юлиана приобняла Аннушку за талию и заглянула в глаза — настойчиво, вопросительно. Потом со вздохом отпустила. Ничего Анна еще не понимает…  Девчонка! Гаданья на зеркалах да кавалеры у нее на уме. А Мориц Линар, саксонский посланник при русском дворе и предмет нежных чувств принцессы Анны, — тонкая штучка. Красавец, хитрец, опытный обольститель, ни слова в простоте — и ни слова в искренности. Удивительно, рассказывают, что в его карьере не было ни одной дипломатической миссии, которую бы он не провалил. Однако саксонский двор его ласкает, а внушительное состояние сего блистательного графа только прибывает после каждого подобного «провала». И здесь, в России, он себя покажет. Зачем еще слетаются сюда, словно саранча на тучные нивы, подобные ему? Себя остзейская баронесса и дочь шведского офицера Юлиана Магнусовна Менгден почитала патриоткой Отечества Российского, и потому презирала Бирона, смело обличала казнокрадов и чиноискателей при дворе, наипаче из иностранцев. Но, будучи честной сама с собой, признавала, что недолюбливать саксонского Морица Линара у нее есть сугубо личные причины.