Играющая в го - [31]

Во время предыдущего сеанса китаянка показалась мне стремительным, склонным к импровизации игроком. Сегодня она бесконечно долго размышляет над каждым ходом. Глаза опущены, губы закаменевшего рта сжаты — с ее лица можно было бы рисовать маску женщины-призрака для театра но.

Китаянка опирается на край доски локтями, держа лицо в ладонях, и кажется смертельно уставшей. Я спрашиваю себя, об игре ли она думает. Фигура на доске выдает умонастроение игрока. Ее удар был бы верен, пойди она одним пересечением восточнее.

Мой черный камень преследует ее. Демонстрируя воинственный настрой, я надеюсь взбодрить ее боевой дух. Девушка поднимает голову. Я боялся, что она заплачет, но вижу на ее лице улыбку.

— Хороший ход! Встретимся завтра после полудня.

Я хотел бы продолжить игру, но из принципа отказываюсь спорить с женщиной.

Она записывает новые ходы. В Японии во время турниров, когда партия прерывается, судья фиксирует положение фигур и публично убирает документ в сейф.

— Хотите взять запись? — спрашивает меня китаянка.

— Нет, благодарю, оставьте себе.

Она долго смотрит на меня, ничего не говоря, потом начинает собирать свои камни.

55

В конце улицы на фоне неба выделяется силуэт Миня. Подъехав на велосипеде к перекрестку, где я жду уже много часов, студент кивком приветствует меня. У него безмятежное, без малейших следов страдания, лицо. На лбу блестит пот. Он улыбается и едет дальше.

Нужно отыскать Цзина! Я преодолеваю кордон японских солдат и проникаю в дом. Стены внутри изрешечены пулями. В саду уцелели только багряные георгины — они стоят, гордо подняв царственные головы. Цзин лежит в шезлонге и играет со своей птицей.

— Я думала, ты в тюрьме.

Он поднимает голову. Я вижу в его глазах ненависть и желание.

— Ты — моя тюрьма.

Я просыпаюсь.

С самого рассвета перекресток у храма заполняют торговцы, зеваки и даосские монахи. Я устраиваюсь за столиком и пытаюсь съесть суп с пельменями. Над миской поднимается пар. Я стараюсь не пропустить Миня.

Мимо идут прохожие, бегут по улицам рикши. Куда? Может, у кого-нибудь из них японцы арестовали сына или брата? Я завидую отстраненности монахов, невинности детей на руках у матерей, безмятежной нищете попрошаек. Когда появляется велосипедист, я поднимаюсь с мучительным беспокойством в душе. Сегодня я впервые осознаю смысл выражения «проглядеть все глаза».

Вскоре солнце одолевает три четверти пути по небесному своду. Я прячусь под ивой. На перекресток выходят японские солдаты с флажками на штыках. Я вижу под касками их молодые жестокие лица. Приземистые, узкоглазые, с усиками под приплюснутыми носами, они представляют ту расу островитян, которая, если верить легенде, происходит от нашей, китайской, расы. Эти люди мне отвратительны.

В одиннадцать решаю отправиться в школу. Хун говорит, что преподаватель литературы заметил мое отсутствие и сделал пометку в журнале. «Почему ты опоздала?» — спрашивает она. Я сообщаю ей о случившемся.

Она размышляет вслух:

— Тебе бы следовало исчезнуть на некоторое время. Ты встречалась с Минем и Цзином. Японцы могут тобой заинтересоваться.

Меня смешат ее слова.

— Если они придут за мной, я буду счастлива сдаться. Да и где бы я могла спрятаться? Если скроюсь, они арестуют моих родителей. Пусть забирают меня, если хотят.

Хун умоляет меня не делать глупостей:

— Ничего я не сделаю. Я ведь так рассудительна, так труслива. Я не отправлюсь поджигать казарму японцев, чтобы спасти своих друзей. Они настоящие герои. Они умеют стрелять из пистолета, бросать гранаты и обращаться со взрывчаткой. Они знают, что такое рисковать жизнью во имя великого дела. А я никогда не прикасалась к оружию. Понятия не имею, сколько оно весит и как работает. Я не сумела распознать революционера. Я — самая обычная девушка.

56

Капитану Накамуре повсюду мерещатся шпионы — даже в японской армии. Сомневаясь в преданности китайских переводчиков, он уговаривает меня поприсутствовать на допросе новых пленных.

Тюрьма расположена в самом центре казармы, во дворе, укрывшемся под сенью высоких платанов. Как только я переступаю порог, в нос мне ударяет вонь — тот же запах, что царит на поле боя на следующий день после сражения.

Лейтенант Ока — капитан Накамура познакомил нас во время одного из ужинов в городе — встречает меня с распростертыми объятиями. У него чересчур лощеная внешность: форма сшита на заказ, усики безупречно подстрижены.

Он ведет меня во второй двор: к дереву подвешен за ноги китаец. Его голое тело исполосовано черными отметинами от побоев. При нашем приближении в воздух поднимается рой мух, открывая нашим глазам изуродованную, напоминающую возделанную почву, плоть.

— После порки я применил к нему раскаленное железо, — сообщает мне лейтенант.

Внутри здания запах разложения усиливается. Лейтенант Ока хранит полную невозмутимость, и я пытаюсь вести себя так же. Он предлагает мне совершить экскурсию по тюрьме. В длинном мрачном коридоре он с гордостью врача, любующегося своей образцовой больницей, демонстрирует мне камеры. За решетками я различаю изуродованные тела еще живых людей. Лейтенант объясняет, что, прибыв к месту службы, он первым делом приказал уменьшить высоту потолков, чтобы преступники не могли стоять, после чего сократил их рацион.