Игра вслепую - [5]

– Разве те, кто сидит на метамфетамине, не жизнерадостны по определению? Это называется обусловленное ускорение.

– Он не был наркоманом. То есть был, но завязал. Он реабилитировался навсегда.

– Почему ты так уверена?

– В чем? В том, что он завязал?

– Вряд ли он стал бы тебе признаваться, что употребляет до сих пор. И ты всегда рассказывала, какой он энергичный.

– Энергичный в хорошем смысле слова. Как хороший тренер, а не наркоман под метамфетамином. Уж я-то могу это определить.

Естественно, я бы заметила разницу. Работая федеральным защитником, я много общалась с теми, кто употреблял разные наркотики. Я работала с людьми, сидящими на героине. Если я собиралась вести их в Городской центр задержания и не хотела, чтобы они пришли в комнату посещений под кайфом, приходилось сообщать им об этом по меньшей мере за 24 часа. Когда я только начинала, мне понадобилось какое-то время, чтобы научиться определять, принимал ли человек наркотики. Не потому, что арестованные вели себя спокойно, просто мне, наивной, и в голову не приходило, что в федеральной тюрьме так легко достать запрещенные вещества. Оказывается, в центральной тюрьме можно найти все, что угодно, причем цены не намного выше, чем на улице. Не спрашивайте меня, как наркотики попадают в тюрьму. Есть, например, циничное предположение. Посмотрите на стоянку автотранспорта тюремных охранников. Там очень много роскошных автомобилей.

Я представляла и торговцев метамфетамином – в основном это были мексиканцы, которые перевозили через границу ингредиенты, а потом готовили его в лабораториях в пустынях Риверсайда, или стареющие байкеры, которые зарабатывали на запчасти к «Харлеям» тем же способом. Я способна узнать наркомана с первого взгляда и могу сказать, что, когда я познакомилась с Бобби Катцем, он не употреблял ничего. Я уверена в этом.

– Он бросил, – твердо сказала я.

– Ладно. Тогда, возможно, он хорошо скрывал депрессию. Может быть, Бобби переживал из-за своей девушки сильнее, чем ты думаешь. Может быть, она снова стала употреблять наркотики, а он не мог этого пережить.

– Возможно, – с сомнением произнесла я. – Но не проще ли было бы уйти от нее?

Питер пожал плечами.

– Когда похороны?

– Не знаю. Зависит от того, когда отдадут тело. Если выяснится, что причина смерти – самоубийство, то скоро. Бобби еврей, и, значит, родители захотят похоронить его как можно скорее.

3

– Почему, когда приходишь на похороны в черном, это кажется показухой? – спросила я у своей маленькой собеседницы. – Ведь так и должно быть. Это традиционный цвет траура. Если ты не буддист. Хотя не сказать, что с белым было бы проще. Я к тому, что у меня вообще ничего белого, кроме трусиков и лифчика.

– Надень вот это, мам. Оно черное, – сказала Руби, вытаскивая мое единственное закрытое платье из пакета для сухой чистки.

– Ну не знаю, зайка. Блестки воскресным утром?

Руби кивнула.

– Это же черные блестки.

– Давай-ка наденем что-нибудь не такое официальное. – Из недр шкафа, где хранились мои деловые наряды, я достала темно-серый брючный костюм и стряхнула пыль с плечиков. Натянула широкие брюки и выдохнула, застегивая «молнию». – Руби, дай, пожалуйста, твою резинку для волос.

Дочь сняла резинку с хвостика, и я вынула оттуда рыжие волосы. Одной стороной я прицепила ее к пуговице на поясе, другую просунула через петлю. Благодаря этим лишним пяти сантиметрам я смогу надеть штаны. Просто. Я отыскала светло-серый вязаный свитер и натянула пиджак.

– Ну? Что скажешь? – спросила я свою четырехлетнюю дочь.

– Здоровско. Только чуть-чуть толстая.

Я выразительно посмотрела на нее и шлепнула по попе.

– Пойди скажи папе, что я ухожу.

Окружной следователь Лос-Анджелеса вернул тело Бобби через неделю после его смерти. По еврейскому закону необходимо похоронить человека как можно быстрее, в течение нескольких дней, поэтому родители организовали похороны на следующий же день. Иногда галаха[1] вынуждена отступить перед требованиями криминальной юрисдикции, но, учитывая все нюансы, я думаю, что следователям пришлось попотеть, чтобы закончить работу поскорее. Наверное, им помогло то, что не надо было особо заботиться о внешнем виде трупа. Поскольку у нас запрещены открытые гробы, никто, кроме владельца похоронного бюро, не увидел бы, что осталось от бедного Бобби Каца.

На похороны Бобби прибыло удивительно много народу, особенно учитывая, что церемония проходила далеко от Саузенд-Оукс. Я приехала достаточно рано, чтобы занять удобную позицию сзади и наблюдать за входящими людьми. На первых рядах сидели друзья Бобби с работы. Я увидела, что ни у кого из них не возникло таких гардеробных трудностей, как у меня. Они все до одного облачились в безукоризненные, идеально черные одежды. Женщины были в строгих платьях и костюмах, которые казались немного тесноватыми, а мужчины, похоже, купили одинаковое траурное одеяние от Армани. Хотя черные галстуки – это, по-моему, перебор; впрочем, куда мне судить, с моей-то резинкой на талии…

Несколько рядов позади друзей занимали, скорее всего, знакомые из Ассоциации Анонимных Алкоголиков и Наркоманов. Совершенно разные люди: старые и молодые, опрятные и нарочито неряшливые. Почти сразу я заметила среди них Бетси. Она сидела ко мне спиной, склонив голову на плечо полной женщины с густыми седыми волосами, связанными в хвост красной лентой. Я подумала, что нужно подойти и выразить ей соболезнования, но решила подождать окончания церемонии. Остальные места занимали пожилые пары – скорее всего, друзья родителей Бобби. Никого, кто мог бы оказаться его роднёй, я не увидела.