Игра в Тарот - [8]

Толик начал громко и агрессивно. И сразу он радостно отметил про себя: Драйв! Драйв пошёл! Есть драйв!

— Вопрос, который мы должны решить сегодня, это окончательный вопрос о власти! Или мы сегодня окончательно решим этот вопрос, или окончательно решат нас! Да именно так! Мы слишком расслабились, разнежились, уверовали в свою непогрешимость и оторвались от реальности. А реальность проста и вульгарна — мы стоим на краю гибели. Мы перестали понимать страну, мы не представляем, что творится в глубине этой огромной массы. А сопротивление и угроза кровавого реванша по мере построения постиндустриального общества только нарастает. Не надо убаюкивать себя, что в прошлом нам удалось избежать серьёзных эксцессов. Мы не уничтожили угрозу, а лишь отодвинули её в будущее. Отчуждение и ненависть к нам только возрастает и требует выхода. Подросло новое поколение, мечтающее о мести за «якобы обманутых родителей». Да нам удалось нейтрализовать одно поколение краснокоричневых, но выросло новое. Ещё более агрессивное, наглое и молодое. А, следовательно, должна возрастать и борьба с краснокоричневыми. Должен возрастать и расширяться государственный аппарат подавления краснокоричневой сволочи. Но мы игнорируем эти простые и объективные законы построения либерализма. И дошли до такого состояния, когда сами отталкиваем, то, что может быть нашим единственным спасением — твёрдую и жёсткую Государственную Власть. Лишь только твёрдая, жёсткая, даже жестокая государственная власть может сохранить все те завоевания демократии, за которые мы боролись все годы реформ. И поэтому я провозглашаю: Да здравствует властная вертикаль! Больше властной вертикали! Пусть она будет выше, крепче и шире! Всё сделаем ради её укрепления, всё что можем, отдадим государственному аппарату, так как только он может защитить нас и сохранить наши завоевания на данном этапе построения либеральной демократии!

Зал ответил овациями. Хлопали не только шустрые кураторы из первого ряда, но, даже, зашевелилась и студенистая протоплазма в глубине зала. Вряд ли носители целлюлита из партии «Единого медведя», которые в основной массе и заполняли зал, что-либо поняли из того, о чём говорил Толик. Но драйв они определённо почувствовали, так как их крайне чувствительные жировые складки слегка завибрировали от колебаний воздушной среды, и вся эта колтыхающейся масса склизкого и прогорклого жира медленно и, пока ещё неуверенно, стала разворачиваться и тянуться по направлению к новому источнику энергии.

Но странно, вместе с ощущением триумфа, в Толике резко и беспричинно возникло чувство какого-то странного беспокойства, словно что-то должно было произойти, чего он никак не должен был упустить. Такого с ним раньше никогда не было. Это чувство явственно росло, порождая в нём неведомую ранее тоску и неуверенность. Словно он стоял на пороге чего очень важного и страшного. Какого-то нового знания, или прозрения, после которого неизбежна встреча с неведомым.

Тут в проходе появилась Хамканада. Её галантно, но твёрдо, вёл под ручку очередной молодчик. Хамканада вела себя как-то дёргано, нервно. Как-то сконфуженно косилась, всё время как-то судорожно оправляла свою мятую юбку. Скоро она оказалась в президиуме рядом с Рыжим Толиком.

Молодой хлыщ, который её привёл, уселся вместе с другими кураторами, и тут же среди них возникло какое-то весёлое обсуждение. Все настолько увлеклись тем, что говорил хамкамадовский куратор, что даже позабыли о предыдущем хите, в виде толикового пиджака. Им было весело. Они смеялись и как-то часто и двусмысленно поглядывали на Хамканаду.

Хамканаду эти сальные взгляды смущали. Она краснела, сопела и ёрзала. Наконец ей дали слово.

— Мы тоже за народ вмести с властью. Мы всегда готовы дать… весь свой опыт. У нас богатый опыт… всё ж таки столько лет мы этим занимались… реформами. Но и… власть пусть к нам с уважением относится. А не так как… вот бывает. Насилие не должно быть. Мы тоже люди. Если нас попросить вежливо, то мы всегда готовы… поучаствовать… в… проектах…

Кураторы, не в силах больше сдержаться, прыснули здоровым смехом молодых, не отягощенных излишней рефлексией, организмов. Хамканада же уже просто визжала в истерике:

— Мы за то чтобы только по согласию… то есть с нами согласовывали что будут…с нами… совместные проекты мы готовы… но совместно, значит, по согласию… нужен диалог власти и гражданского общества… мы готовы обсуждать и всегда согласны… только нужно с уважением… а не так как давай и всё… а не то…а как же наш выбор?… Как же наш выбор?… мы тоже имеем право на выбор… мы за наш выбор… чтоб наш выбор тоже учитывался…

Толик уже не слушал этот бред. То, что он предчувствовал и страшился, уже пришло к нему. Резко и неожиданно его словно потряс удар мощного тока. Это был удар прозрения. И то, что ему открылось, потрясло его больше чем тот случай у доски перед всем классом в далёком детстве. Он просто вспомнил. Ясно и чётко. Он вспомнил всё! Он вспомнил, что всё это уже с ним было. Было точно так же как и сейчас, всё до мельчайшей подробности.

Толик сидел оглушённый и потрясённый. Разворачивающееся перед ним действо, уже совсем не интересовало его. Ни кривляния кающихся демократов, ни злорадный смех и самодовольное бахвальство «кураторов», в которых явно чувствовались ужимки ещё вчера, мелкой и «конкретной» дворовой шпаны, ни подобострастное ритмическое подрагивание целлюлитной протоплазмы (особенно когда ОНО хлопало и кивало в знак одобрения) не трогали его. Словно между ним и тем, что принято называть реальностью возник некий непреодолимый барьер, и всё что разворачивалось сейчас перед ним, было настолько мелко и несущественно, что не стоило и грамма внимания. Словно это был давно знакомый и изрядно надоевший старый фильм, который его, зачем-то, заставляют смотреть ещё раз, или как если бы ему ещё раз зачем-то пересказывали давно произошедший с ним случай. Так как, то, что было с ним теперь, он уже пережил. И всё то, что с ним происходило СЕЙЧАС, уже всё не имело никакого значения, так как всё это уже с ним было ТОГДА.