Игра в Тарот - [16]

— Да не все могут, как я, идти ради друзей и соратников на такие жертвы! Вот я, пожалел, Гавнодара, эх-х-х! — застонал он, не в силах сдержать приступ жалости к самому себе.

Его захлестнула злоба на своего бывшего соратника. Не на Кохера, на Гавнодара.

— Умел, сволочь, жалость к себе вызывать! Вот, мол, я такой непрактичный, только теоретик далёкий от практики. А всё на меня спихнул. Гад, да от него все мои мучения. Да ещё даже здесь, перед смертью нагадил. Надо было его посохом, посохом, в жирное рыло. В глаз, в глаз, в свинячий глаз! Намутил, втянул в реформу, так получай… — Толика душили рыдания.

Он уже не мог сдержать слёз, от осознания того, что теперь он уже не сможет расквитаться с этой жирной сволочью.

— Что раскаиваешься, рыжий? Понял, какие на тебе грехи тяжкие? — раздался голос брата Павла.

— Терпи, терпи, кайся, будешь так же раскаиваться, орошать земля слезами горьким, то возлюбит тебя Господь. Когда очередной послушник издохнет, замолю за тебя слово, может, опять в послушники возьмём.

— Каюсь, каюсь, брат Павел. Понял, понял какие грехи на мне тяжкие! Нельзя жалеть демократов. Грешники они, нет им спасения. Да я этого Гавнодара… Возьмите в послушники — бился в истерике Рыжий Толик.

Процессия шла по улицам города. Москва сильно изменилась. Например, полностью пропала реклама. Её заменили картины с религиозными сюжетами и обширными цитатами из святого писания, так что Евангелие можно было полностью прочитать, просто гуляя по улицам. Поражало обилие церквей. То там, то здесь высились кресты. Вообще в кресты были превращены, казалось, все фонарные столбы. Мужчины были все бородатые, в косоворотках на выпуск и портах, заправленных в сапоги. За европейское платье можно вполне было получить статус «грешника» и попасть на «покаяние». Конечно, не такого строгого поста, (вечного поста) как в том богоугодном заведении, где «каялся» Толик. Поражало так же, как обилие церковных лавок, так и размеры некоторых из них. Например, церковная лавка величиной с «Ашан». (Раньше там действительно располагался этот универмаг.) На перекрёстке стоял автобус с непрозрачными стёклами и надписью на борту: «Передвижная часовня для проверки наличия нательных крестов». Время от времени два брата стражника приглашали внутрь того или иного прохожего. Вся молодёжь ходила в рясах. Это была обязательная школьная и студенческая униформа. Женщины естественно только в длинных платьях и чёрных платках. К их длинным и широким юбкам жались многочисленные ребятишки, так как все контрацептивы и аборты были строжайше запрещены.

Все продовольственные магазины были закрыты — так как был пост. Только в многочисленных церковных лавках по карточке прихожанина выдавались постные наборы и святая вода.

Да, с победой истинного правоверия, в стране утвердился настоящий порядок, за которым строго следили многочисленные братья стражи правоверной революции.

Наконец грешников привели к храму. Как все храмы правоверия основные его помещения находились в глубоких катакомбах. Это восходило к древней традиции, когда первые адепты правоверия многие века были вынуждены скрываться от преследования властей в глубоких подземных убежищах. Времена преследований прошли, но то, что храм должен был располагаться под землёй, уже вошло в канон. Над поверхностью возвышались лишь огромные, сверкающие купала на ротондах. Под этим куполами висели колокола, возвещающие своим голосом миру об огне истинной веры, горящим в подземных, уходящих и суживающихся к низу глубокими террасами, храмах.

Все храмы были соединены между собой глубокими подземными галереями, так что под поверхностью города лежал целый мир, из путанных галерей, террас храмов, потаённых скитов, где совершали свой молитвенный подвиг отшельники… Целый мир лежал под землёй, сокрытый от глаз, лишь сверкающими куполами разрывавший её поверхность и звоном колоколов возвещавший о себе.

И ни мирянам, ни тем более «грешникам» вход в этот таинственный мир был невозможен. Для мирян были доступны лишь террасы храмов во время службы, для «грешников» террасы их страшного узилища.

Поэтому «грешников» в сам храм их, конечно же, не пустили. Вход нечистым туда был запрещён. Страдальцев посадили на колени на некотором расстояние от него. Площадка для «грешников» специально была посыпана острым гравием, и, следовательно, стоять на коленях было сущей пыткой. Братья вместе с послушниками ходили вдоль рядов кающихся грешников и строго следили, чтобы они молились и регулярно били земные поклоны. Если кто-то отлынивал, то тогда, по приказу брата, в ход шли, естественно, посохи.

Толик с грустью смотрел на возвышающийся перед ним гигантский купол, ослепительно сверкающий в лучах утреннего солнца. Но ни стройные колоны ротонды, идущие по периметру барабана, ни чудесные блики на ребристой поверхности позолоченного купола, ни стаи белых голубей, вдруг резко поднявшихся после первых ударов колокола и окруживших купол белым светящимся облаком разрезанным многочисленными лучами восходящего солнца, ни поток нарядно одетых верующих, идущих на службу не интересовали его. Он весь сосредоточился на собственных ощущениях и воспоминаниях. Его всего поглотила боль. Толику было больно, особенно больно с непривычки, ведь он уже давно не сидел на коленях перед храмом, благодаря своей прежней должности. Но не столько физическая боль сжигала его, как страдание от кошмара воспоминаний о том, как правоверие поглотило страну, уничтожив его блестящую карьеру и превратив его судьбу в нескончаемую пытку.