Игра в Шекспира - [2]

. О, Россия! Русский?

Владимир. Русский.

Джон. А вы кто? Чем занимаетесь?

Владимир. Дуинг? Что я дуинг? Хороший вопрос, хотел бы я сам знать на него ответ… Я так скажу: я актер. Хотя… Я не совсем актер…

Джон. О, актер?

Владимир. Ну да, актер, актор… Но вообще-то я еще и поэт. Понимаете?

Джон. Поэт?

Владимир. Хотелось бы… Вы, наверное, этого не поймете, да и я не знаю, как объяснить… Очень хочется, чтобы тебя считали поэтом. Очень хочется быть этим самым поэтом — но есть такая штука, как правила, определенные правила… Рулз.

Джон. Правила? О, да, правила. Правила — это то, что губит общество, но одновременно — это то, что дает обществу жить. Вам тоже не нравятся правила? Мне лично они совершенно не нравились. Но потом, знаете, как-то смиряешься. Как-то начинаешь играть по правилам…

Владимир. Это — смотря какие правила. У нас знаете, какие правила? У нас ого-го какие правила, такие правила, что и объяснить невозможно, зачем эти правила придуманы, куда они и к чему. Вот можете ли вы себе представить, чтобы считаться поэтом — нужно, чтобы тебя официально признали таковым. Официальный поэт. Офишиал поэт, андестенд?

Джон. Не понимаю. Как это — официальный поэт?

Владимир. Не понимаете? Вот и я не понимаю. И никто не понимает. Но если там (показывает наверх) утвердят, что ты поэт, то ты и будешь считаться поэтом.

Джон. Там? Наверху? Где Бог?

Владимир. Год? Бог? Да какой Бог, мистер! В нашей стране Бога нет, но у нас есть правила. Будешь играть по правилам — станешь выше любого Бога. В перспективе, конечно, а так — довольно просто быть выше Бога, которого нет. А вот вы верите в Бога?

Джон. Вы видели доллар?

Владимир. Доллар?

Джон. Ну да, доллар. Там на обратной стороне написано — «В Бога мы веруем», то есть на Бога уповаем, и он дал нам богатство, дал нам этот самый доллар. Когда про Бога пишут на долларах — сложно верить в такого Бога. Куда проще верить в этот самый доллар, раз он все равно Богом даден.

Владимир. А у нас нет Бога на деньгах. У нас на деньгах Ленин. Хотя, выходит, в нашем-то обществе именно Ленин и заменил Бога.

Джон. Ленин? О, я знаю. Мавзолей! Красная площадь!

Владимир. Да-да, ред сквэа. Она, Красная площадь. Кстати, красиво, тут ничего не скажешь. Вообще — Москва удивительно красивый город, он совсем не похож на Нью-Йорк ваш, да и вообще ни на один другой город не похож. Впрочем, каждый человек любит свой родной город, от этого никуда не денешься, вообще, что уж поделать. Но я — про поэзию. И про Бога, да. Потому что если мы говорим, что поэзия от Бога, то… Я сегодня говорил об этом у бассейна. Именно об этом — еще о многом другом, но и об этом тоже. Ходите я расскажу вам, что случилось сегодня у бассейна?

Джон. Вы хотите мне что-то рассказать?… Хм, знаете, несколько лет назад я бы уже двадцать минут назад ушел, и даже, наверное, с вами бы не заговорил. А сейчас — я знаю, что вы не понимаете ни слова из того, что я говорю, а я не понимаю вас. Но я вижу, я чувствую — вам надо выговориться. Так что — говорите, я слушаю. Пожалуйста.

Владимир. Плиз… Спасибо, мистер. Я недолго. Итак, что случилось у бассейна. Да, я сперва расскажу, что это бы за бассейн. Так получилось — здесь у меня много друзей, очень много. Кому-то нравится, что я делаю в театре, кому-то нравятся мои стихи, нравится, как я пою… Я, получается, еще и певец… Сингер….

Джон. Певец? Ого…

Владимир. Да, да, певец… Пою, но я пою как актер, понимаете, я проживаю каждую свою песню… Каждую. Именно поэтому, если я пишу песни, то пишу их как монологи, от первого лица. И если я говорю — «я», а песня, например, поется от лица самолета, эрплейн, понимаете, андестенд? — то я становлюсь этим самым самолетом.

Джон. Песня? О самолете? Актер? Боже, это какой-то невероятный человек, просто невероятный.

Владимир. Я вам спою потом, если захотите… И вот там, у бассейна, это был бассейн Миши Барышникова, большой такой, прямо на крыше устроен, прямо наверху, на крыше небоскреба, представляете? — мы там все веселились, ну и выпивали, конечно. И они спросили меня тогда — не хочу ли я остаться. Понимаете, не хочу ли я остаться здесь, в Америке. Навсегда. Стей. Хиа. Ин Америка. Фореве.

Джон. О, мне это знакомо. Я и сам когда-то здесь остался навсегда. Просто взял, решил — и остался. И, знаете, нет ни малейшего сожаления. Иногда так просто — взять и все поменять. Женщину. Дом. Город. Страну. Поменять и все. Потому что там, где тебе хорошо — там твой дом.

Владимир. Хоум… Дом… Да, там где гуд, там где хорошо… А вот что делать, если тебе — не хорошо? Если тебе не гуд?

Джон. Не хорошо?… Знаете, я сейчас скажу то, что, наверное, не говорил никому и никогда. Иногда я начинаю чувствовать, что внутри меня живет… кто-то другой. В нем нет ни следа от того Джона, который был лет десять назад. Тогда, конечно, было совсем другое время, и я был — мальчишка, ничего не понимал, ничего не знал. Но все было просто, понятно — весело и по-доброму. А потом… А потом ты меняешься. Ты начинаешь играть роль. Хочется казаться хорошим. Всем. Для всех. И ты начинаешь прикидываться. Притворяться. Имитировать. Врать. Постоянно врать. Дома ты один, с друзьями — другой, с коллегами — третий. А где ты — настоящий? Где тот мальчик, что радовался рассвету и смеялся, когда ночью муха ползет по плечу и щекочет лапками? Неужели он навсегда исчез? Но нет ведь, вот он, по-прежнему жив, внутри меня, он здесь, никуда не делся? Но кому нужен этот мальчишка? Да никому. Попросту — никому…