Игра в «секретики» - [2]
во-первых, «секреты» — закапывание в землю «сокровищ», укрывание их стеклом («окошко») и доверительная демонстрация «лучшему другу»;
во-вторых, «клады» — закапывание в землю или создание иного тайника для хранения собственных сокровищ, но уже без каких-то стеклышек-окон;
и, в-третьих, — похороны птички, гусеницы, ежика, стрекозы и пр.
Последний случай хорошо виден в одном из текстов, приведенных выше: воспоминание о «секретиках» приводит автора к воспоминанию об организации похорон хомяка. Как следует из рассказов, эти занятия были довольно устойчиво распределены по возрастам. Первыми в практике детей появляются «секреты» — в возрасте от трех до семивосьми лет: «В начальной школе мы с подружками еще играли в „секреты“, но уже с некоторым стыдом и презрением, игра казалась нам слишком детской» (27: 2; 1979 г.р., ж.)[2].
«Клады» чаще появляются в мужских рассказах и относятся к возрасту восьми-двенадцати лет, похороны упоминаются и в женских, и в мужских текстах и относятся к тому же возрасту. Игра в «секреты» всегда индивидуальное занятие, предполагающее привлечение другого в свидетели (и то не всегда) лишь после совершения всех необходимых действий. Вторые два занятия обязательно предполагают нескольких участников.
Во всех случаях перед нами странные праздные занятия, которые играми можно счесть лишь в том случае, если мы считаем, что существуют такие игры, которые не предполагают выигрыша и какой-либо явной состязательности. Правильнее было бы определить это детское занятие как ритуал. Ритуал — групповое или индивидуальное символическое действие, направленное на овладение ситуацией и преобразование ее за счет совершения определенных символических актов (слов, жестов, предметов). Для того чтобы понять ситуацию, симптомом которой оказывается потребность создавать «секретики», а также и результат, на достижение которого направлено совершение этого ритуала, обратимся к анализу рассказов.
«Секрет» «состоял из цветов, фантиков и цветных камешков», «скрывался от врагов-мальчишек, которые при любой возможности разоряли его, и показывался ближайшим подружкам, как знак большого доверия». «Родители не одобряли эту игру, как помоечную, что вносило дополнительный романтизм» (27: 2).
Сюрпризы делали компаниями 5–6 человек. Второй способ такой же, как и первый: цветочки и стеклышки, ямки, на них опознавательные знаки — камешки, палочки, но делала я одна или с подругой… Однажды мы с подругой закопали пупсика (ямка с выстланным листьями дном, кукла, сверху цветы, сверху искусственный снег — пенопласт, стекло, земля), чтобы весной раскопать и посмотреть (27: 1; 1981 г.р.,ж.).
Мне было 3–6 лет, у каждого были свои запасы больших кусков стекла… У корней дерева вырывали ямку, туда клали цветы, листья, фантики… Обычно раз в день приходили проверять секреты. Обычно дольше 2–3 дней они не сохранялись: либо кто-нибудь подсмотрит за тобой, либо кто-нибудь, кому ты сам показывал свой секрет, с тобой поссорится и откопает и порвет его, а стекло заберет, так как дефицит. Но, как правило, мы сами же ломали и рвали секреты, поскольку беспокоились, чтобы кто-то чужой или тот, с кем поссорились, не сломал их (27: 3).
Обратим внимание на то, что все «мы» и «обычно» в текстах есть обобщения на основе индивидуального опыта, поскольку «секреты» были делом сугубо приватным. Говоря «мы», рассказчики имеют в виду не группу исполняющих общее действие, но себя лично и таких же, как он сам, то есть группу выполняющих индивидуальные, но идентичные действия.
Именно когда после каких-то бурных игрищ, сидишь, лето, хочется отдохнуть, и вот начинается вот эта операция. Никто никого не собирал: «Кто будет играть в секретики?», а вот именно само по себе это все начиналось. Все делали очень активно, все друг от друга прятали, а потом ходили показывали друг другу свои красивые секретики (27:16; 1977 г.р., Ленинград, ж.).
Делали это как бы индивидуально, а потом ходили и смотрели эти секретики друг у друга (27: 7; 1974 г.р., Челябинская обл.).
Для нас это были такие маленькие сокровищницы, которые мы где-нибудь через месяц выкапывали. И было интересно, что же там вот сырая земля сделала с этими цветочками под стеклышками… У ребенка, у него странное представление о мире, какое-то желто-розовое, и все ему кажется какой-то сказкой, каким-то сокровищем. Хочется иметь что-то свое, как-то утвердить себя, вот. И поэтому что-то надо закапывать в землю, а потом смотреть надело рук своих (27:5; 1982 г.р., Ленинград, ж.).
Из последнего текста видно, что интрига действия определена четырьмя проблемами:
«что сделала сырая земля с цветочками» — время;
«надо что-то закапывать в землю, а потом смотреть на дело рук своих» — место, пространство;
«для нас это были маленькие сокровищницы» — ценность;
«хочется иметь что-то свое, как-то утвердить себя» — статус.
Итак, в качестве мотивов к совершению действия указаны отношения времени, пространства, ценности и собственного статуса. Я беру самое ценное, чем я располагаю, отчуждаю от себя и, задав предметам свой порядок, организовав их в «красоту», «сажаю» сокровище в землю, как Джек свое бобовое зерно, ожидая чуда. Далее я наблюдаю за тем, как «мое» живет без меня. Совершая все это, я подвергаю себя страшной опасности: «мое сокровище» может быть обесценено неодобрением друга. Оно может быть украдено, разорено… Второе — ужаснее, так как разорение означает признание ценности предметов, включенных в композицию, но отвержение «красоты», т. е. — меня как творца. Но, несмотря на эти опасности, мы идем на риск:
Женщин русской деревни считали жертвами патриархального уклада и вместе с тем прославляли как образец силы, их также признавали бесценным источником, питавшим великую русскую культуру. Но как они смотрят сами на себя? Как их рассказы и песни говорят об их ценностях, желаниях и мотивах? Собеседницами авторов этого исследования в фольклорных экспедициях, проходивших в российских деревнях, были женщины, принадлежащие к разным советским поколениям: 1899—1916 (до Октябрьской революции), 1917—1929 (до начала тотальной коллективизации деревни) и 1930—1950 (те, чья молодость пришлась на послевоенное время, а период социальной активности на последнее советское двадцатилетие)
Данное интересное обсуждение развивается экстатически. Начав с проблемы кризиса славистики, дискуссия плавно спланировала на обсуждение академического дискурса в гуманитарном знании, затем перебросилась к сюжету о Судьбах России и окончилась темой почтения к предкам (этакий неожиданный китайский конец, видимо, — провидческое будущее русского вопроса). Кажется, что связанность замещена пафосом, особенно явным в репликах А. Иванова. Однако, в развитии обсуждения есть своя собственная экстатическая когерентность, которую интересно выявить.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Среди всех предметов повседневного обихода едва ли найдется вещь более противоречивая и загадочная, чем зеркало. В Античности с ним связано множество мифов и легенд. В Средневековье целые государства хранили тайну его изготовления. В зеркале видели как инструмент исправления нравов, так и атрибут порока. В разные времена, смотрясь в зеркало, человек находил в нем либо отражение образа Божия, либо ухмылку Дьявола. История зеркала — это не просто история предмета домашнего обихода, но еще и история взаимоотношений человека с его отражением, с его двойником.
В книге собраны беседы с поэтами из России и Восточной Европы (Беларусь, Литва, Польша, Украина), работающими в Нью-Йорке и на его литературной орбите, о диаспоре, эмиграции и ее «волнах», родном и неродном языках, архитектуре и урбанизме, пересечении географических, политических и семиотических границ, точках отталкивания и притяжения между разными поколениями литературных диаспор конца XX – начала XXI в. «Общим местом» бесед служит Нью-Йорк, его городской, литературный и мифологический ландшафт, рассматриваемый сквозь призму языка и поэтических традиций и сопоставляемый с другими центрами русской и восточноевропейской культур в диаспоре и в метрополии.
Книга известного советского режиссера, лауреата Ленинской премии, народного артиста СССР Б.А.Покровского рассказывает об эстетике современного оперного спектакля, о способности к восприятию оперы, о том, что оперу надо уметь не только слушать, но и смотреть.
Книга посвящена теории и практике литературного псевдонима, сосредоточиваясь на бытовании этого явления в рамках литературы русского зарубежья. В сборник вошли статьи ученых из России, Германии, Эстонии, Латвии, Литвы, Италии, Израиля, Чехии, Грузии и Болгарии. В работах изучается псевдонимный и криптонимный репертуар ряда писателей эмиграции первой волны, раскрывается авторство отдельных псевдонимных текстов, анализируются опубликованные под псевдонимом произведения. Сборник содержит также републикации газетных фельетонов русских литераторов межвоенных лет на тему псевдонимов.