Игра в расшибного - [22]

— Если бы только! — Вовка не преминул случая блеснуть красноречием. — Представьте себе, что наши дети никогда не увидят Казачий остров.

— Эка важность! — громко фыркнул курсантик, но Вовка сделал вид, что не слышит его.

— Никогда не будут, как мы, собирать здесь грибы, ежевику или шиповник. Не почувствуют запах лугов, не сварят уху на костре. Не услышат кукушку на закате. Не увидят лебедей и гусей на пролёте.

— Ты, боец, случаем стихи не пишешь? — не выдержал Наташкин ухажёр. Ему было жарко в гимнастёрке, но он отчаянно изображал из себя бывалого вояку. — Грядёт иная эпоха: любая закуска, любые напитки — в тюбиках в любом станционном буфете. А захотел красоты — крути ручки телевизора!

— Ну-у, э-э-т, когда ещё будет! — примирительно, но явно скрывая ухмылку, нараспев проговорил Вовка. — А пока желудок просит чего-то более реального, чем пасту из тюбика.

Он отключил массу на аккумуляторе. Движок чихнул и заглох. Лодка плавно пристала к берегу. Бросив на сушу якорь, старший из братьев скомандовал:

— Доставай, Валерка, бредень. Будем нашенскую, а не буфетную пищу готовить. Ты как, курсант, с нами или обождёшь свою эпоху?

— Между прочим, — фыркнула Наташка, — его Вадимом зовут, а друга — Игорем.

— Вот и славненько, — Вовка спрыгнул с кормы в воду и помог девчатам перебраться на сушу.

Курсант пожалел свои хромовые сапоги и потому вынужден был таскать по сходням сумки, не без опаски поглядывая на вытащенный из-под сланей огромный бредень и на то, как Валерка маленьким топориком привычно обрубает ветки с молодого ствола осинки. А тот нарочно, с геканьм, воткнул обструганный кол в песок и принялся за второй.

Котька подозвал Вадика и, серьёзно оглядев парня со всех сторон, приставил его спиной к осиновой вешке.

— Годится! Аккурат по росту! — со значением крикнул товарищам, а курсанту шепнул: — Хочешь отличиться? Раздевайся, потащишь клячу по глубине.

— Я плаваю, как топор, — тоже тихо произнес Вадик, и Котька увидел в глазах аники-воина отчаянную мольбу: «Мол, не срами перед Натахой!»

— Картошку-то хоть чистить умеешь?

— Да, я первый в роте по нарядам в не очереди на кухню, — горячо залепетал чуть не в самое ухо Котьке курсантик. — Всё сделаю в лучшем виде.

— Чего вы там шушукаетесь? — насторожилась Наталья. Уж она-то знала, на какие розыгрыши способны её братики. — Котька! Отпусти Вадима!

— А хтой-то тут командует? У нас сегодня королева — Людмила. — И Котька дурашливо опустился перед Милкой на колено. — Слушаюсь и повинуюсь! Приказывайте, Ваше величество!

Ох, если бы не игра! Лагутина знала, что хотела приказать этому длинноногому парню, этому недотёпе, для которого забавы дворовых друзей всё ещё значили больше, нежели сердечная склонность. Но и себя выдавать она не хотела.

— Будешь моим шутом! — словно в отместку, гордо, сквозь зубы, изрекла она приговор и отвернулась.

— Гороховым! — покатился со смеху Валерка, а глядя на него, ухватилась за бока вся компания.

— Хорошо смеяться на сухом берегу, — вспомнил Котька поговорку отца, — поглядим, как вы с бреднем без меня управитесь.

— Одно другому не мешает, — тут же нашлась Натаха. — В нашем спектакле объявляется антракт. Мы собираем хворост для костра, вы отправляетесь за рыбой.

— А я чищу картошку! — поспешил обозначить своё место защитник отечества.

Глянув на обескураженную Людмилу, Котька смилостивился:

— Королева идёт с нами. Она рыбистые озерца за версту чует.

Только какие уж рыбные места на острове остались? Кудрявые дубы спилили, тополя сами рухнули, когда из-под них песок начали выкачивать. И гнили теперь осокори в завалах, переплетясь корнями и верхушками, словно после урагана, поганили чернотой воду, изгоняя из островных заводей последнего малька. На месте огородов уже пузырилось болото, и к старым чистым, тёплым озёрам не пробраться. Да и судя по тому, что в той стороне не летали утки, не было и самих озёр.

Но Людмила уверенно вывела ребят к затерявшемуся в старых камышах проточному озерку, где когда-то отец её ставил плетёные из прутьев верши.

— Странно, что мы про это место не ведали, — удивился Вовка.

Уж, что-что, а Казачий остров они перетоптали из конца в конец. Правда, рыбалили больше в омутах длинной извилистой, но мало заметной протоки, прикрытой на мелководье остролистым лищуком и сочным чаканом. По берегам её укоренились развесистые вётлы, в тени которых можно было переждать любую жару. А подступы к ней скрывали луга, густо заросшие донником с жёлтыми махорчатыми кистями на макушке и пахучей высоченной коноплёй. Самый глубокий омут, в котором по ночам вертыхался, пугая в камышах уток, большой сом, находился как раз за просторной землянкой сторожа огородов — старого казака Тимофея Китушина. Его внука Митьку, как и всех мальчишек из белоглинских бараков, «пролетарские» сорванцы знали хорошо, потому на заставе деда чувствовали себя, как дома, частенько пользуясь не столь приютом, сколько снастями, а то и добычей казака: солонцеватый душок копчёной рыбы не выветривался с незамысловатого подворья.

— Иште, иште, не жадничайте! На всех хватит! — угощал дед ребятишек вяленым жирным сомом, по старой памяти запечённом на углях с луком, чесноком и помидорами. — К омуту пойдёте, гляди зорче под ноги: там край камыша силки стоят на ондатру.