Игра в «Мурку» - [49]

— И брюки можно сшить на заказ.

— И постричься в парикмахерской с белыми креслами.

— И семейный праздник, обряд обрезания, радостно поет многими голосами в зале торжеств, и туалет открыт для всех в другом зале торжеств, хоть там сейчас ничего не торжествуют.

— И не счесть фонтанов в Димоне, и не все они — просто труба без заглушки в кафельном бассейне, а если и труба без заглушки, то в одном фонтане она смотрит прямо, а в другом — под каким-нибудь особым углом.

— И есть русские магазинчики. Немного в стороне, немного в подворотне. Но это ничего. Так начинают. Спросили прохожего, нет ли русского книжного магазина в Димоне. Оказалось — и это есть. Прохожий, указав компании, где магазин, добавил, что русский книжный магазин в БеэрШеве, конечно, побогаче димонского. Зашли, Теодор купил на память о Димоне томик Гоголя в мягкой oбложке.

4. И был в Димоне парк с детскими площадками, лужайками и скамейками, лишь одну из которых занимал железный черный музыкант с крашенной в желтый цвет виолончелью, на которой он играл без смычка. Были и другие железные фигуры (уже не на скамейках, а сами по себе), среди которых был и путник с посохом, глядящий на солнце над Эрец-Исраэль (Землей Израиля), и Пегас, местным сварщиком прикрепленный к Димоне железными уголками и бетонной арматурой, и железные птички на железном нотном стане. Были в парке и живые птички (воробьи и голуби), дерущиеся за финики на пальме и на траве под ней. Была игра в домино на одном каменном шахматном столике, в карты — на другом, просто закуска — на третьем. И еще водка и закуска к ней на парапете рядышком. Но больше всего тронула сердце Теодора парящая на лужайке железная, плоская девушка-ангел с крылышками. С двух плоских сторон, обращенных одна к дорожке, другая к лужайке, была она одинаковой во всем, вот только два лица отличались немного: на дорожку смотрело лицо недовольное и ни на кого не похожее, а на травку глядела (пусть с упрощением черт) ведущая телеканала. И если приглядеться к ее лицу, вернее — к его выражению, то не оставалось сомнения: новости у ведущей — благоприятного для Димоны характера.

5. Шел по парку со смены охранник банка. Спросили у него, нет ли хорошего ресторанчика в Димоне, потому что, кроме двух «шестерок» пива Аркадия, ничего не сорганизовалось в суматохе сборов. Ответил охранник, что проводит сразу к двум местечкам неподалеку и что оба — очень хорошие. И недорого там, сказал он. Пока шли, спросили у охранника, как вообще жизнь в Димоне. Хорошая жизнь в Димоне, ответил охранник. И добавил, будто встретился путешествующей «капелле» писатель Гоголь, в очередной своей инкарнации охраняющий банк в Димоне, что человек человеку в этом городе — не дрянь и не гадость. Сказал он так, и видно было, что не врет и что Гоголь от него уже отинкарнировал дальше и, может быть, бродит сейчас в чьем-то облике по тель-авивской набережной в ожидании заката. И с чего бы охраннику врать? С чего вдруг в этом милом городе, где парикмахерские с белыми креслами, где русский книжный магазин, где железные ангелы на травке, с чего в таком городке вдруг будет человек человеку дрянь или гадость?

6. И ресторанчик был хорош. И хорош в нем был после тель-авивских изысков милый сердцу восточный комплект — двенадцать лодочек с салатиками, лафа, большая и теплая (предзакатное солнце в Тель-Авиве только и бывает такое большое и теплое), и хумус был отменным, и куриная грудка. И все за сумму, за которую в Европе одной лодочки салата не подадут, а ведь и в помине нет у них такой примечательности, как димонская текстильная фабрика, о которой знает весь мир, и даже Организация Объединенных Наций ею интересуется. Так растрогался Теодор, что вместе с чаевыми оставил в черной папке с оплаченным счетом свою золотистую кредитную карточку, а когда вспомнил и вернулся, то и черная папка, и кредитная карточка, и чаевые, и неубранные остатки обеда нашей компании все еще были на столе, потому что (вот вам доказательство) в Димоне человек человеку никак не гадость, никак не дрянь!

7. Но главное, была в Димоне благость. Такая, какая бывает пусть и у тысячи других небольших городков на земле, но у каждого городка — благость особенная. А у Димоны была благость Димоны.

8. И тьма, оказывается, опускается на Димону каждые сутки. Проехалась заезжая компания кортежем из двух автомобилей по ночной Димоне. И ночная Димона тоже была ничего — не так, чтобы очень светлая, однако ж и не так чтобы слишком темная. (Гоголь, как ни странно, человеку чувствительному и родившемуся в Малороссии чудится именно в Димоне прячущимся за каждой пальмой.) И на выезде сказала Димона окаменевшей речевкой на клумбе: «Езжайте с миром!»

Сразу за городком заехали на заправку. Серега вышел из машины. Стекло соседнего автомобиля, в котором сидела пожилая пара (американцев, как выяснилось) опустилось.

— Как нам лучше проехать в Тель-Авив? — спросил высокий американец в ковбойской шляпе, которую он, наверное, забыл снять после того, как зашло солнце.

— Держите курс на Нью-Йорк Сити. Не доезжая нескольких тысяч километров, будет Тель-Авив. Не промахнетесь, — посоветовал Серега на таком бравом английском языке, каким порою говорят только изрядно разбогатевшие бывшие граждане другой страны, простершейся на пространствах Европы и Азии, для которых по этим двум причинам язык Еврейского Государства и тесен, и мал.