Игра в косынку. Практикум - [6]

- средней октавы, до звона в ушах и красных точек, пляшущих перед глазами.

А потом наваждение вдруг исчезло — в скучной, звенящей пустоте подъезда накатила пронзительная тишина. Тяжесть, стотонно давившая на грудь, свернулась в спираль и исчезла, гул в ушах смолк, а пол перестал вибрировать. Мальчики испуганно озирались, как горячечные больные, очнувшиеся от тяжелого, муторного сна — хотелось судорожно глотать воду, но, в принципе, кошмар уже отступил и не казался чем-то серьезным и заслуживающим внимания.

Девочки стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели в окно, тихонько переговариваясь, словно были здесь одни. Они могли делать со своими мальчиками все, что угодно. Они потребовали сатисфакции за нарушенное душевное равновесие и немедленно ее получили.

Девочки были счастливы и горды друг другом. Все получилось так, как им захотелось. Они снова победили весь мир, законы природы, злой рок, нелепый случай, слепой фатум и ветряные мельницы. Слава им, слава!

Лениво наслаждаясь победой, они уже предвкушали, как будут обсуждать все происшедшее, сидя перед широко распахнутым окном, мирно покуривая во влажную серебристую ночь. Им не терпелось побыстрее свернуть весь этот театр, скинуть маски, распустить молнии на штанах и бессильно развалиться в креслах.

Так бы и было, если б всему не помешало одно маленькое обстоятельство. Удар, как всегда, наметился с тыла — оттуда, откуда его не ожидал никто.

Уже утром, в жиденьком рассвете поздней осени, когда все слова были сказаны, постели застелены, телефоны (по которым мало кто собирался звонить) записаны, шутки пошучены, яичница доедена, а чай выпит без остатка (что Гоша обнаружит лишь вечером), Марго без памяти влюбилась в Васю. Едкая стерва, сердце которой было наглухо заколочено корявыми досками и опутано колючей проволокой, с ужасом обнаружила, что единственное, чего ей хочется в этот момент — гладить Васю всей ладонью, по плечам, спине, шее, затылку, щекам, изливая на него прорву глупой, наивной нежности (и откуда взялось ее столько).

Марго любила без всякой надежды и взаимности. Мутно, безумно, одержимо, мудро, тихо. Вася же лениво поиграл с Анечкой, быстро остыл, но, сгибаясь под своим вечным чувством вины, которое с того вечера навалилось на него с утроенной силой, продолжал тоскливо, изматывающе встречаться с ней (мы же с тобой взрослые люди, и нам совершенно не надо контролировать друг друга, знаешь-столько-работы-навалилось-устал-как-собака-пусти-меня-прости-меня).

К Марго Вася больше не подошел ни на шаг. Через две недели стало ясно, что ни одна четко выверенная уловка Марго не подействует на того, кто ей действительно нужен. Пометавшись, безнадежно запутавшись, в кровь перекорежив свою душу, Марго ступила в пору тоскливого ожидания. Подойди к ней, когда она висит на стойке бара, бешено поглощая вермут, или втирает кому-то жуткую муть, зажав в зубах сигарету и спроси: «Чего ты ждешь?». Марго часто заморгает глазами, сглотнет, начнет что-то говорить, запнется, опустит взгляд, замолчит, а потом примется пронзительно долго смотреть куда-то тебе в переносицу. Марго не знала, что ответить.

Марго с болезненной яростью вертела Гошей. Затем она привыкла к нему, как привыкают к неудобной сумке. Гоша не возражал. В этой истории вообще мало кто сопротивлялся неизбежному. То есть, я не хочу сказать, что это прокатило бы, но, на мой взгляд, они могли попробовать. Лягушки тоже взбивали масло из сметаны — кто знал, что они будут так барахтаться? Марго же съедала себя с потрохами, по ночам безнадежно воя в подушку, а утром улыбаясь, как кинозвезда после антиалкогольного реабилитационного курса.

Анечка с ума сходила при одной мысли о том, что Вася достанется Марго. Ее приязнь к Васе окрасилась в бурые оттенки ненависти к себе, страха ляпнуть глупость и полного нежелания двигаться куда-либо. Анечка стала молчаливой, через раз принималась рассказывать, как она счастлива и довольна, а глаза ее были полны такой непроходимой, беспросветной тоски, что зубы ныли.

Через пару месяцев обе были на пределе.

Слово автору. Конец (змея сворачивается в кольцо и кусает свой хвост)

Таков был вкус побед Марго и Анечки.

Когда они встретились в мокрой, густой оттепели, затопленной смородиновым киселем сумерек и позолоченной желтым фонарным светом, девочки вдруг поняли, что натворили.

Хотели заговорить, но не смогли подобрать слов. Обезумевшие, но вполне социально адаптированные, заторможенные, замкнутые, они протяжно и тоскливо молчали. Вдруг покинули все силы. Мысль о масках, театре одного актера (точнее двух актрис) больше не грела душу. Все вызывало лишь глухую ненависть и муки попранного самолюбия. Анечка зябко ежилась и обхватывала свои плечи руками. По щеке Марго медленно ползла прохладная, густая слеза.

Каждая из них отлично понимала, что время не отмотаешь назад, и ничего не вернешь обратно. Ветер трепал волосы девочек во влажном воздухе оттепели.

Марго тихо села на скамейку. Вид у нее был растерянный, словно она хотела сказать что-то, но начисто позабыла обо всем, и теперь мучительно копается в своей памяти, не находя там ничего, кроме глупых картинок: танцующая в солнечном столпе пыль, чья-то рука, четко вырисовывающаяся на фоне сияющего окна, соленые огурцы в мутном рассоле и шматах смородиновых листьев…