Игра в косынку. Практикум - [21]

— Ты все пропустил, — покачала головой Ева.

— Да ладно, — тепло заулыбался Доктор, — ты же мне сейчас все расскажешь?

— Марго спит на своей кровати, — прилежно начала Ева, — а Анечка не спит, она уже выкурила три сигареты и до смерти боится звонить Марго. Но еще больше она боится ей не позвонить, потому что Лига начала охоту на Мэтров.

Последние слова Евы потонули в дружном смехе. Комната начала расти, словно смех надувал ее, и чем больше смеялись, тем больше становилась комната.

— Стоп! — Возникшая посреди комнаты Вава так перепугала Доктора, что он чуть не вывалился из качалки, схватился за сердце и возмущенно забулькал. Вава нетерпеливо отмахнулась от него, — слушайте. Марго стала такой жестокой не потому что ее мало любили, а потому что ее любили слишком много. Этой любовью ее связывали по рукам и ногам и бедняжка теряла способность двигаться. Нет, ну представьте, ты человека терпеть не можешь, а он тебя обожает, и постоянно лезет тебе на глаза, рыдает, ударяет себя в грудь, и вот к тебе уже идет целая толпа народу с только одним требованием: «Прекратить безобразие!», «Хватит мучить несчастного!».

— Нет, — грустно покачал головой уже опомнившийся Доктор, — это не важно. Просто в один момент Марго поняла, что перед ней огненная стена…

— Прекрати, — махнула рукой Вава, — она просто зажралась и все.

— А я тебе говорю: огненная стена… — возмутился Доктор.

— Что: огненная стена? — устало спросила Вава.

— Я, на фиг, забыл, — вздохнул Доктор, помолчал немного, а потом продолжил, — все складывается так, что Анечка поднимет свою задницу и понесет ее к Марго через четверть часа.

— Нам хватит времени, — покивала Ева.

— По любому, — высказался Плу.

— По любому, — согласилась Ева, — значит, мы успеем подумать, как тут быть — девочки движутся семимильными шагами прямо в руки Лиге.

Все снова посмеялись, но уже более сдержанно, комната не пухла, но с потолка вдруг посыпались белые лепестки. Одуряющий запах жасмина поплыл, огибая находящихся в ней, видимых обычному глазу Еву и Доктора. Они с интересом переглядывались, на головах у них уже высились белые шапки из жасминовых лепестков. Доктор улыбался и пожимал плечами, мол, он тут не при чем. Ева хмурилась. Плу снова зашелся в кашле.

— Вава? — силилась перекричать его надсадное перханье Ева.

— Ну? — раздался необычайно довольный Вавин голос.

— Что это за хрень посыпалась и почему я не могу ее убрать?

— Потому что, — заявила Вава, появляясь на секунду в своем гамаке и снова растворяясь в воздухе. Вместе с ней пропали и лепестки. Стало тихо — лишь масляный, тягучий запах жасмина.

— Я скоро, — кивнул Доктор, подскочил и шагнул в стену.

— Пять минут! — крикнула ему вслед Ева.

— Семь, — из стены появилась голова Доктора и тут же исчезла.

— Дурдом, — покачала головой Ева, завернулась в край ковра и задремала. К шестой минуте ее посетил короткий сон: открытые окна, оранжевый свет и стройный хор мужских голосов старательно выводит: «Ой, то не ве-е-ечер, то не ве-е-ече-е-ер…». Кто-то вне поля зрения заходится в истерическом хохоте и с глухим стуком падает на пол. Раздается звонок в дверь.

Слово Марго. Явление Анечки (жуткая опасность или мешок хорошестей?)

Хрен-то она мне звонила за последние полгода. Ни разу. Вообще, словно меня на свете и не было. Она звонила всем, даже Маше-Поночке, а мне — ну что ты хочешь делай. Словно похоронила меня, закопала, оплакала и забыла напрочь. Скотина. А тут — ну ты подумай, да еще и в ночь-полночь, когда я сплю сладким постпохмельным сном, рот у меня открыт и пальцы ослабели. Я от Гоши как рассвело — сбежала, сил моих на него больше не было, деньги сгребла в сумку, поймала машину и домой укатила, а потом целый день продрыхла, сладко, как шоколадка за щекой. Проспала все, а жуткую жару этого дня даже не заметила — пыльную, одуряющую — только одеяло откинула и на другой бок перевернулась.

Я сумрачно зашарила рукой рядом с надрывающимся телефоном, нащупала трубку и положила ее на свое сонное ухо.

— Але, — прошептала я туда, а голос мой мешался с обрывками снов, в которых кто-то плакал и ожесточенно бил в барабан под многотысячные овации, словно забыв о том, что на нем одни полосатые подштанники с розовыми подвязками, и голуби кружились в горячем плотном воздухе, и листья желтыми бабочками…

— Марго, слушай, — заговорила Анечка после протяжного молчания. В трубке послышался щелчок зажигалки и тихий хруст прикуриваемой сигареты. Внутри меня что-то оборвалось и заходило ходуном.

— Слушаю, — я положила голову на подушку и прикрыла глаза. Пухлым облаком накатил теплый обморочный сон. Я принялась жмуриться и моргать, силясь прогнать его подальше.

— Умерла Маринка. Упала в шахту лифта.

— Какой ужас, — прошептала я, усиленно припоминая, кто такая Маринка. Память услужливо предоставила ее неясный образ — длинные-предлинные волосы, падающие на лицо и струящиеся вокруг, как корни какого-то диковинного растения, пухлые руки, мягкие щеки с ямочками, лихорадочно блестящие глаза, нелепые черные джинсы, врезающиеся в бока и оголтелое желание понравиться. В лепешку разбиться, но понравиться — заслужить хоть немного любви и красоты — старая история. По большому счету, мне было наплевать на Маринку — милая, уютная, но бесконечно далекая. А на Анечку не наплевать.