Игра в классики. Русская проза XIX–XX веков - [156]
Набоков настоятельно утверждал, что, хотя англичане замалчивают эту тему, подлинное сближение обязательно должно будет затронуть и ее. Он писал в книге «Из воюющей Англии»:
Ни для кого не тайна, что именно в Англии всего живее и болезненнее было отрицательное отношение к некоторым внутренним сторонам русской жизни, с которыми не могло мириться английское сознание, выросшее на почве уважения к свободе и праву. В настоящее время об этих сторонах англичане умалчивают. Я не имею в виду прямых разговоров, так как, помимо всего, личный такт англичан удержал бы их от некоторых тем. Нет, даже печать тщательно обходит эти темы. Другое отношение сейчас, конечно, невозможно. Но нет ни малейшего сомнения в том, что истинное сближение в будущем окажется несовместимым с таким замалчиванием всего, что по существу препятствует взаимному сочувствию и пониманию (19).
В конце поездки Набоков подытожил ее результаты в газете «Речь», в статье «Письмо при отъезде из Англии», которым он закончил и свою книгу: в нем он от души благодарил устроителей визита за великолепный прием, выражал восхищение увиденным в Англии – могущественным флотом и колоссальным размахом в строительстве вооруженных сил, а главное – изумительным человеческим материалом (128–129). Но в конце политик все же выражал уверенность в том, что Британия не одобряет самодержавный метод правления.
На нашу теперешнюю связь с Англией можно смотреть двояко. Можно видеть в ней только внешний союз, служащий внешним целям и не затрагивающий внутренней жизни наших стран. Это взгляд традиционный – может быть, даже официальный, – и мы хорошо знаем, на каких избитых аргументах он базируется. Но есть и другой взгляд, – и для меня лично он представляется единственно правильным. Те, кто желает его дискредитировать, усматривают в нем призыв, обращенный к одному государству и побуждающий его вмешиваться во внутренние дела другого. Но такое смешение понятий недопустимо. Можно оставаться убежденным сторонником абсолютной самостоятельности каждого государства в его внутренних делах, и в то же время признавать, что, по самой силе вещей, внутреннее сближение неразрывно со взаимным влиянием, – влиянием интеллектуальным, моральным, даже эстетическим. И если, в результате, у нас должны получить более общее признание и более активное значение те политические и социальные идеи, на которых основана государственная и общественная мощь Англии, то истинные друзья прогресса, права и свободы не могут не желать ото всей души, чтобы росло и укреплялось это благодетельное влияние (129–130).
Как раз во время визита деятельность Государственной думы была возобновлена, и англичане восприняли это с радостью.
Британская пресса, со своей стороны, подробно освещала политические аспекты союза с Россией и вела дебаты о степени его желательности. Обсуждалось, в частности, подозрение насчет того, что Россия после взятия Эрзерума сможет направить свои силы на юг и через Персию выйти к английским колониям – Пакистану и Индии. В Великобритании панически боялись такого передела мира. Соглашение 1907 года разрешило далеко не все спорные вопросы, соперничество на Востоке никуда не делось. Журналисты вспоминали даже поддельное завещание Петра Великого, призывавшее обратить взоры России на Индию. Во время одного из банкетов на эту газетную кампанию отвечал Немирович-Данченко. Начав со своей отроческой любви к английской литературе – Теккерею, Маколею, Боклю, он заявил, что нечего и думать, будто Петр мог завещать своему народу подобную глупость, и уверял, что в России люди, мечтающие о завоевании Индии, сидят в сумасшедшем доме. Ветеран вспоминал своих учителей – великих военных корреспондентов Мак Гахана и Форбса[367], с которыми сдружился на снежных высотах Шипки. Они хотели взаимопонимания с Россией, и вот оно настало.
Став, как и просили их англичане, «глазами и ушами своего народа», русские журналисты добросовестно воссоздали не только устройство передовой военной техники и позиционных укреплений, но и иной, чем в России, социальной ткани, иной организации национальных «военных усилий», картину иных человеческих отношений. Больше всего их потрясло то, как Англии, напрягшей все силы ради войны и подчинившей ей все интересы, удалось преодолеть политическую рознь. Они не могли сказать англичанам, что их собственная страна находится в состоянии развала и ожидания катастрофы.
В полном издании дневника Чуковского есть запись, изъятая из первой печатной версии. Оказывается, Набоков сказал ему:
– Я постоянно чувствовал стыд: англичане из кожи лезли, чтоб доказать нам свою готовность воевать, а я думал только об одном: что у нас все висит на волоске и вот-вот треснет и разлезется по швам.
После тех приветствий, которыми встретила нас тогда лондонская публика, он однажды сказал:
