Игра в Грааль - [7]

Для того, чтоб изменить его цвет, достаточно сообщить об этом компьютеру (по Куму — Матери Алимне). Допустим, в бою вы слабеете. Удача на его стороне. Узнав от компьютера вероятность вашей победы в белом и черном состоянии (по Куму, это знание нисходит свыше), вы можете изменить цвет на черный. Но за это позже, как только представится удобный случай, вы должны совершить злодейство. Его тяжесть соответствует степени черноты амулета. Если же вы уклоняетесь от явной возможности творить зло, вас побивает молния. Если вы произносите внятно и громко формулу Белых, будучи Черным (и наоборот, естественно), вас побивает молния. Вообще-то все — и черные, и белые — на самом деле серые, поскольку стопроцентных Белых и Черных не существует.

— Мир не терпит их, — откровенничал отшельник, — Для таких и в пустыне чудесным образом возникнет соблазн, возможность выбора между цветами, да что возможность — нужда! А если кто не внимает такому явному знамению — того побивает молния. Как говорится в гимне Алимны-Матери трав: «…и горячего, и холодного изблюю от уст моих…»

— Знакомая присказка, — ухмыльнулся я про себя. — А до чего ж схема примитивная — зло побеждает добро…

Последние слова я проговорил вслух и опомнился, когда они уже достигли ушей фантома. Тот, однако, не выглядел уязвленным.

— Такова жизнь. Не нам ее изменить.

— Ну, а какой же смысл убивать абсолютно белых? — спросил я, малость поразмыслив. — Их раздавит любое черное ничтожество. Я понимаю, если надо заслонить путь непобедимому черному злодею — он весь мир иначе уничтожит. Но белые…

Я осекся. Старик смотрел на меня со странной смесью одобрения и укора.

— Браво, сэр Ренато, — тихо-тихо сказал он. — Вот за такую ересь и были осуждены двенадцать отцов-толкователей Патнайрской обители. Светская власть, восприняв их из рук стражей основ, очистила грешников в озере Келли. Вода в нем кипит даже зимою…

— Да бросьте. Мы здесь одни. На нас-то никто не донесет. Вы же мудрец, padre. Мудрец может себе позволить судить о мире по-своему.

— Я не могу, — прошептал он и боязливо схватился за амулет. — Никто не может. Мать Алимна вездесуща. Стоит мне хоть ненадолго заняться запретными спекуляциями, как отдаленный гром предупреждает меня о недозволенности свободы мысли.

— Какой такой гром? — возмутился я. — Что вам до этих суеверий?

Экран моргнул и погас, а потом осветился двумя красными строчками на черном фоне: «Опасность! Смените тему разговора!!!» В наушниках прерывисто загудело. Представление длилось не дольше нескольких секунд, в течение которых я обескураженно взирал на недобро мерцавшие в полумраке комнаты буквы. Потом я снова увидел себя-другого и Кума. Они вскочили каждый со своего места и испуганно уставились друг на друга. Первым Кум нарушил молчание.

— Ты слышал гром! — сказал он убежденно. — Поговорим о чем-нибудь другом. Поговорим о странах за морем — есть и такие. Поговорим о диковинках магии. Что слышал ты об искусстве оружейников Тас-Казаноры, об их белокаменных доспехах?..

Видно было, что он был готов болтать о чем угодно, лишь бы отвести от себя гром небесный.

— Доспехи Тас-Казы? — с готовностью отозвался я. — Слышал только, и не больше того…

Старик на глазах отходил от унизительного чувства червяка под каблуком. Я умирал перед пультом.

— Прошу помощи!

— Ваша проблема?

— Как мне выйти из игры, на время, минут на двадцать?

— Вы хотите приостановить игру?

— Да, заночевать у Кума, да и сам отдохну.

— Ваш пароль?

И вскоре я весело стряпал единственное кушанье, которое мне всегда удается, то и дело откусывая то хлеба, то колбасы. Яичница улыбалась и скворчала на сковородке, стол был заставлен вскрытыми консервными банками, и в каждой уже торчала ложка. Впрочем, нет. Пиво-то я пью так. Врываясь в комнату за зажигалкой, я бросил взгляд на немой экран. Отшельник продолжал свой бесконечный рассказ, водя руками в воздухе, беззвучно шевеля губами. А я-другой бессовестно дремал, изредка вскидывая осовелые глаза на двужильного старичка. Я вдруг остро почувствовал, что слова отшельника теряются безвозвратно. Ну не я же другой, совершенно замотанный за день, будет мне потом суть беседы докладывать. Я с грохотом придвинул стол поближе, натаскал на него из большой комнаты всякой всячины, и банки, и яичницу, подложив под горячую сковородку дефектную плату. Плата скользнула по столу, но потом успокоилась. Завершающим штрихом к сковородке привалились шесть желтых бананов, холодных таких… С них я и начал, плюхаясь в скрипнувшее кресло и врубая звук…

— …колодезных дел мастер Макитон… Но это — великая тайна, и лопни мои глаза, если я знаю, как это я ее вдруг раскрою первому встречному чужаку…

Я дружелюбно подмигнул Куму и накинулся на яичницу. Но поперхнулся.

— Э, да ты… Ты слышишь меня, сэр Ренато? — Я-другой не откликался. Я-другой завалился в темный угол, и дыхание мое уже сбивалось на легкий храп. Кум долго смотрел на меня-другого, теребя волосы чахлой бородки.

— Ну что ж, сэр Ренато, — пробормотал он еле слышно. — Видно, так оно и лучше. А я… — Он вдруг засуетился, бросился в дальний конец хижины и потащил — один, задыхаясь и ломая ногти, — неподъемный деревянный ларь, на крышке коего весьма искусно был вырезан волк с оскаленной пастию, к очагу, поближе к свету… Я не успел.