Игра в голос по-курайски - [2]

Он оказался на кухне. Над очагом висел громадный котел, в котором варился плов из баклажанов. Повара суетились возле огромной кучи свежих баклажанов, сваленных прямо на полу.

Опять Мурза готовит пир для своих приспешников… — отметил манприс.

Он грозно взмахнул ятаганом. Повара побросали ножи и попрятались в пустые котлы. Один со страху нырнул в чан с маринованными баклажанами. Оттуда послышалось громкое бульканье. "Как бы не утонул…" — сочувственно подумал манприс. Но спасать повара было некогда, надо было выполнять то, зачем он сюда пришел. Набирая на палец жирную сажу со дна котла, манприс зачернил обратную сторону бумажного круга, а на той стороне, где было начертано божественное имя Мурзы, для вящей ясности пальцем вывел: "Черная метка". Прихватив кухонный нож, он направился в покои Мурзы. Перешагнув через любимого пса Мурзы и Брык-Пашу, спавших в обнимку на коврике перед дверью, манприс вошел в покои.

Мурза как раз доел последний баклажан с блюда. Увидев жуткого посетителя, он рыгнул от изумления.

— Добрый день, уважаемый, — вежливо поздоровался манприс и пригвоздил кухонным ножом к косяку двери "черную метку". Вежливо кивнул: — До свидания… — и вышел вон.

Мурза несколько минут ошеломленно, не веря глазам своим, смотрел на "черную метку".

— Какая наглость… — наконец вымолвил он. Вскочив, он подбежал к двери, и тут разглядел, что это титульный лист его бессмертного творения. — О, Аллах! Какое варварство… — прошептал он побелевшими губами.

Главное достоинство истинного повелителя, это умение быстро брать себя в руки. Мурза вернулся на свое место, хлопнул в ладоши. Сейчас же, на ходу протирая заспанные глаза, вбежал Брык-Паша, вождь племени поприсов, и предводитель личной "Черной сотни" Мурзы.

— Что угодно повелителю? — брыкнувшись плашмя на пол, спросил он.

— Мне угодно знать, что это такое? — грозно колыхнув могучим животом, вопросил Мурза, протягивая в сторону двери указующий перст.

Не понимая, в чем дело, Брык-Паша поглядел на дверь, чуть не вывихнув при этом шею и, не сразу осознав весь ужас происшедшего, спокойно произнес:

— Черная метка…

— Я сам вижу, что не баклажан! Свирепо рявкнул Мурза

Предводитель "Черной сотни" с плачем пополз к Мурзе, вопя:

— Солнцеподобный! Клянусь, я отолью самое тяжелое слово… Я отолью слово самого большого калибра… Я убью его!

— Разумеется, ты убьешь его, — мгновенно успокоившись, милостиво произнес Мурза. — Иначе ты не будешь есть мои баклажаны из моего котла. Ты до конца жизни будешь кормиться сам, и кормить своего коня отбросами с моей кухни. Ты, конечно, знаешь, чья это работа?

— Не знаю, о, повелитель! Но я все равно убью его!

— Убей, убей… Только не промахнись, — уже благодушно проговорил Мурза. — Ты не хуже меня знаешь, как опасен раненый манприс.

— Так это его работа?!

— Больше некому. Хоть он и явился замаскированным женским чулком. Однако… — раздумчиво протяну Мурза, — еще не было случая, чтобы манприсы прятали свои лица. Чем мы и пользовались… Тем более это опасно, коли они переняли наши обычаи. — Мурза помолчал, пытаясь вспомнить, на ком он видел чулки с таким необычным, изящным узором, не вспомнив, продолжал: — Ты все же убей его на всякий случай. Ты знаешь, что получится, если он завоюет влияние, если к нему примкнут некоторые безответственные, так называемые, честные масы?

— Я знаю, знаю… О, повелитель!

— Пятка зачесалась, — зевнул Мурза.

Брык-Паша благоговейно снял с ноги повелителя туфлю, и принялся осторожно чесать его пятку. Подчиняясь высокому порыву души, перестал чесать, и начал с остервенением вылизывать ее. Вскоре давно не мытая пятка, зарозовела первозданной чистотой.

— Не эта… — слегка раздражаясь, проворчал Мурза.

Брык-Паша поспешно снял вторую туфлю, и с удвоенным рвением вылизал другую пятку.

Мурза постепенно обретал свое обычное спокойствие. Есть, есть еще люди, беззаветно преданные Великим Идеалам охраны чистоты и высоты Благородной Цели. Они не позволят захлестнуть ее мутным волнам посягательств всяких манприсов и тяготеющих к ним некоторых безответственных масов.

Вечером, после пира, окончательно обретший былое равновесие духа Мурза возлежал на своих пуховых подушках и размышлял о совершенно нетерпимом положении, сложившемся на некоторых пастбищах. О том была и его вступительная речь на пиру. Встретили ее восторженно, но никто не предложил конкретных мер для исправления положения. А дальше терпеть никак нельзя. Не в меру расплодившиеся зайцы, окончательно затерроризировали волков. Надо было как-то спасать несчастных хищников. Но, как?..

Вдруг медленно, без обычного скрипа, отворилась дверь, и вошли двое. Лица их скрывались под капроновыми чулками.

На ком же я видел эти чулки? — тоскливо подумал Мурза. Он уже понял — это конец.

Железные руки схватили его, перевернули, сложили пополам, поставили на четвереньки, грубо сорвали шаровары. Он ощутил, как в анальное отверстие туго входит что-то большое и холодное…

— Что это? — в ужасе прошептал он.

— Баклажан, — лаконично бросил один из террористов, связывая ему руки его же шароварами.

— А-а… — несколько успокоено протянул Мурза.