— Дядька со мной.
— Ну и прекрасно! Эти старики — народ надежный. Он и присмотрит. А я тебе посоветую: не шляйся ты тут по всяким Иберкампфам, Шмидтам и иным кабакам. Пить да играть ты там научишься, а более ничему. Да еще и оберут, ежели на шушеру нарвешься. Да, кстати, скажи пожалуйста, где ты жить думаешь?
У юноши готово было сорваться с уст: «Батюшка надеялся, что вы у себя приютите», но он вовремя сдержался и только что-то невнятно пробормотал.
— Видишь ли, я взял бы тебя к себе жить, но, во-первых, я теперь на даче, а, во-вторых, этот дом даже и для одной моей семьи мал, так что… — Свияжский сделал печальную мину и развел руками. — Да у нас в Питере помещенье найти нетрудно, хе-хе! Жильцам рады-радешеньки. Поищи на Миллионной, там есть.
С улицы донеслись со стороны подъезда топот лошадей и шум колес.
— А! Лошадей подали, — сказал Андрей Григорьевич, встав и смотря на часы-луковицу. — Мне пора ехать. Я ведь живу теперь на даче, в Петергофе. Прощай, милейший!
Он протянул Кисельникову два пальца. Потом посмотрел на него и подумал:
«Разве показать нашим этого монстра? По крайней мере, посмеемся».
— Ты вот что: как-нибудь приезжай ко мне на дачу. Найти ее легко: там меня все знают. Сыну моего приятеля всегда рад, всегда, — проговорил старик и кивком головы дал понять, что аудиенция окончена.
Александр Васильевич поклонился и пошел к двери.
— А ты, Николай, разве не собираешься со мною? — между тем спросил старик молодого офицера.
— Нет, у меня в городе дело есть. Да я, кстати, и пойду сейчас. Прощайте, папа. Поклон маман и сестре, — проговорил сын, холодно целуя костлявую отцовскую руку.
Со стесненным сердцем спускался по лестнице Кисельников. Несмотря на всю свою наивность и неопытность, он понял, что «дяденька» не захотел и пальцем шевельнуть для него и попросту отпустил ни с чем.
— Погодите! — окликнули его сверху.
Кисельников оглянулся. По лестнице торопливо спускался юный гвардеец, которого он видел в кабинете Свияжского.
— Познакомимся, — сказал офицер. — Николай Андреевич Свияжский.
Молодые люди пожали друг другу руки.
— Вас нельзя так оставить. Вы в нашем Питере будете что в лесу, — продолжал новый знакомый, спускаясь вместе с Александром Васильевичем. — Отцу… некогда, ну так я за вас примусь. Я вас устрою, положитесь на меня. Прежде всего позаботимся о помещении.
Они вместе вышли на улицу.
— Я вас свезу к моему приятелю, — продолжал молодой Свияжский, а потом, видя, что Александр Васильевич направляется к своему допотопному экипажу, с улыбкой заметил: — Нет, только не в этой карете. Садитесь-ка лучше сюда! — Он взобрался на извозчичьи дрожки-гитару и, сказав куда ехать, крикнул: — Ну, живей!
И возчик стал неистово нахлестывать клячонку. Экипаж Кисельникова с выглядывающим в окно недоумевающим Михайлычем, громыхая и звеня гайками, поехал за ними.
— Вы в первый раз в столице, это сейчас видно, — сказал Николай Андреевич, трясясь с Кисельниковым на дрожках — экипаже, сказать к слову, крайне неудобном. — Вам ко многому надо приглядеться, приучиться, переделать себя. Простите, что я говорю это вам так прямо, едва познакомившись, но ведь вы не обидитесь, надеюсь?
— За что же обижаться? Вы вполне правы. Столичные порядки эти и прочее… Шагу ступить не умею.
— Я слышал ваш разговор с моим отцом, а также письмо вашего батюшки. У бедного старика, конечно, за вас сердце болит. Скажу прямо: вы мне очень понравились. Если мой отец не может ничего для вас сделать, то постараюсь я. Нельзя же в самом деле бросать на произвол судьбы человека, приехавшего из-за тысячи верст. Будьте спокойны: вы во мне найдете преданнейшего друга. — Свияжский помолчал минуту, а потом продолжал иным тоном: — Вы — провинциал и не знаете, какое значение придают в нашем столичном обществе костюму, наружности, манерам. Право, очень многие от того лишь и были замечены и пошли в ход, что умели одеваться со вкусом и обладали изящными манерами. Мой приятель, к которому мы теперь едем, камер-юнкер, Петр Семенович Лавишев, вам во многом поможет в этом отношении. Человек он очень богатый, очень добрый, хороший товарищ. Он вас, так сказать, воспитает в светском отношении. Лавишев совершенно одинок, а занимает целый дом-дворец. Он вам может отвести хоть целый этаж.
— Мне, право, совестно. Как же так — у чужого человека?
— Совестно жить у Лавишева? — воскликнул юный офицер. — Фью! Вы его не знаете: он — всем родня. Вот мы и приехали. Стой!
Возница остановился у подъезда большого роскошного дома на Вознесенском проспекте.
Вскоре новые приятели поднимались по широкой мраморной лестнице, устланной коврами и украшенной по стенам тропическими растениями.
— Что, Петр Семенович принимает? — спросил Свияжский у встретившего их лакея.
— Они недавно изволили встать, и теперь Силантий их бреет.
Заметив удивление на лице Кисельникова, Николай Андреевич с улыбкой промолвил:
— Как видите, мы живем не по-вашему: когда у вас вечер, у нас только что начинается день. Пойдемте, авось мы не помешаем Лавишеву справлять свой туалет. Доложи, — приказал он лакею. — Да пусть он не спешит, у нас время есть. Мы подождем в гостиной.
