Игра с тенью - [16]

Я рассмеялась и решила, что сейчас можно попробовать заглянуть поглубже.

— Что за человек был мистер Тернер?

— Иногда мне казалось, — сказала она, — что он бог.

— Бог! — удивленно повторила я. — Что, он напоминал греческую статую?

Миссис Бут рассмеялась.

— Да нет, я вовсе не про внешность, — сказала она. — Я про его работу. — Она махнула рукой в сторону двух картин маслом. — Мы с вами могли бы смотреть туда же, куда и он, и видеть только непогожий день или зимнее солнце. А он видел то, чего не видят глаза простых смертных. Он видел суть вещей.

Про себя я понадеялась, что суть вещей все же выглядит иначе. Но вслух заметила:

— Да, его картины великолепны.

Это, похоже, ей понравилось. Она засияла и, будто удивленная собственным пылом, спросила:

— Не хотели бы вы увидеть комнату, где он умер, мисс Халкомб?

Вообще-то я предпочла бы остаться на месте, допить чай и порасспрашивать ее еще; но отказаться я не могла, так что ответила:

— Конечно, спасибо.

Мы поднялись по узкой лестнице, которая скрипела под ногами, словно целая процессия жалобно пищащих мышей, и вошли в небольшое чердачное помещение в передней половине дома. Сквозь квадратное слуховое окно пробивались солнечные лучи, рисуя размытый узор из света и тени на стене. Всю левую сторону комнаты занимала простая медная кровать, а перед окном стоял стул с гнутой спинкой. Полы были голые, а из мебели, кроме кровати и стула, имелись только простой шкафчик, столик, где стояли миска и кувшин. Железная лестница вела к люку в потолке. Такие комнаты обычно снимали коммивояжеры или бедные актеры.

— Это была его комната, — сказала миссис Бут. — Каждое утро он вставал перед рассветом, набрасывал одеяло на плечи и поднимался вон туда, — она указала на лестницу, — на крышу, чтобы сделать набросок восхода.

— А, — сказала я, — так вот почему крыша огорожена? Она кивнула.

— А потом он возвращался в постель и отдыхал до завтрака. Так и шли дела до его последней болезни. Он был неутомим, мисс Халкомб. Даже когда он был болен и я за ним ухаживала, приходилось следить, чтобы у него всегда были под рукой карандаши и бумага.

— Так он еще мог рисовать? — спросила я.

— В конце уже не мог, — ответила она. — Но сама надежда долго поддерживала его. Я продолжала притворяться и говорить: «Может, завтра получится, дорогой».

Много ли экономок зовут хозяина «дорогой»?

— Ему повезло с вами, миссис Бут, — сказала я.

Она не ответила, очевидно, погрузившись в собственные мысли. Потом произнесла:

— Скажу вам кое-что странное, мисс Халкомб. За несколько недель до его смерти полиция вытащила из реки какую-то несчастную девушку, которая попала в беду и утопилась. — Она подошла к окну и указала на ступени набережной, где до сих пор болтались лодочники: — Вон там. И мистера Тернера это очень беспокоило, он все будил меня ночью и говорил, что он видел ее лицо и боится спать. «Я должен его нарисовать, — говорил он. — Я должен нарисовать это лицо, иначе не будет мне покоя». Он его нарисовал, и это была почти последняя его картина.

— И после этого лицо его не тревожило? — спросила я.

— Больше он об этом не говорил, — ответила она. — Во всяком случае, я такого не припомню.

Потом она замолчала, и я испугалась, что она опять погрузилась в воспоминания. Я спросила:

— Как же он увидел девушку, если сам был в постели, а она снаружи?

— Зима была ужасная, — сказала она. — Целыми неделями только туман и дым. Он говорил: «Хорошо бы мне снова увидеть солнце», но к тому времени он уже едва мог это прошептать, у меня аж сердце разрывалось. Он скатывался на пол и пытался подползти к окну — за солнцем.

— Понятно, — сказала я. — Там он и был, когда полиция ее вытащила?

Она рассеянно кивнула, будто думая о чем-то более важном.

— Иногда, — сказала она, — у него не хватало сил доползти, и я находила его на полу, так что мне приходилось помогать ему вернуться в постель.

Она снова помолчала, и, хотя она стояла лицом к окну, мне показалось, что я увидела слезинку в уголке ее глаза. Наконец она вздохнула и продолжила:

— Но он еще раз увидел солнце. В одно утро оно внезапно прорвалось сквозь тучи; мы с доктором усадили его в коляску и подвезли к окну, чтобы солнце светило ему прямо в лицо; через час, будто успокоившись на этом, он умер, не издав ни звука, прислонив голову к моему плечу.

Голос ее не задрожал. Но все же что-то в ее тоне, в том, как она вызывала воспоминания из глубины своего сердца, а потом осторожно возвращала их на место, словно они были ей дороже любых сокровищ, ясно говорило мне, что женщина не просто служила Тернеру, но и любила его во всех смыслах этого слова. Теперь я знала, как ни сложно было в это поверить, что человек, которого леди Истлейк называла первейшим гением нашего времени, жил и умер в этом бедном домике под чужим именем, будучи мужем своей экономки.

Честно говоря, это открытие вызвало во мне только глубокую жалость к миссис Бут, смешанную с искренней симпатией. Но что, подумала я, скажет об этом Уолтер? Я была уверена, что к пожилой вдове он, как и я, испытает симпатию и сочувствие; но отнесется ли он с таким же сочувствием к Тернеру? Не отвратит ли сразу же такое доказательство эксцентричности героя (сформулировала я со всей возможной мягкостью) от написания его биографии?