Игра об Уильяме Шекспире продолжается, или Слова, слова, слова... - [22]
Вся эта «краткая культурология художественной гениальности» выглядит как злая пародия на наукообразное пустословие. Однако следующие одно за другим странные даже для самого непритязательного слуха утверждения предлагаются их автором вполне серьёзно как неоспоримые доказательства, что Шакспер, «вращаясь в гуще народа», был удостоен «нисшествия гениальности» и «харизмы». Аристократы же подобного нисшествия удостоиться не могли, поскольку «не вращались в гуще» и не имели такого общенационального кругозора, как простолюдины и их потомки...
Посмотрим рассуждения Н.Б. об интереснейшем и загадочном человеке — Роджере Мэннерсе, 5-м графе Рэтленде, ближайшем друге графа Саутгемптона, которому посвящены шекспировские поэмы, однокашнике Розенкранца и Гильденстерна, организаторе фарса вокруг шута Кориэта, человеке, смерть которого совпадает с прекращением шекспировского творчества. Сначала просто объявляется, что «16—17-летний Ретленд никак не мог быть ни автором поэм и сонетов, ни их почтительных посвящений, ненужных ему, графу Ретленду — лорду сызмальства». На то, что такие доводы давно опровергнуты, в том числе и в «Игре об Уильяме Шекспире», Н.Б. никакого внимания не обращает. Потом мы узнаём, что Рэтленд стал «трагически безумным, а не будь он граф, то был бы признан уголовно-святотатственным»! В другом месте вдруг сообщается, что Рэтленд «за первое десятилетие 1600-х годов был не просто расслаблен, но впал в какое-то странное психическое расстройство, и если бы был экспертирован как вменяемый, то в преступное». Из сохранившихся писем известно, что у Рэтленда болели ноги, в конце жизни (незадолго до смерти) были отмечены спазмы сосудов головного мозга. Больше о болезни Рэтленда мы ничего не знаем. Что касается какого-то психического расстройства, даже «агрессивного и далеко зашедшего» (!), то это чистейшая и довольно странная выдумка нашего Н.Б.
Откуда же такая выдумка могла появиться? Оказывается, академик поставил столь серьёзный психиатрический диагноз графу Рэтленду, узнав из моей книги, что в своём завещании тот совсем не упомянул жену — Елизавету. Н.Б. сравнивает завещание Рэтленда с завещанием Шакспера (который жену всё-таки упомянул) и делает вывод о «безусловном преимуществе Шекспира (то есть Шакспера. — И.Г.) перед Ретлендом». Почему? «Вопрос решается леденящей кровь доныне последней волей Ретленда, успешно остановившей кровь юной вдове». Рэтленд, как понял из его завещания наш академик, будучи психически ненормальным, внушил молодой жене мысль о «необходимости подневольного самоубийства вслед за смертью мужа». Выдумка разукрашивается новыми «останавливающими кровь» подробностями!
На самом деле никаких данных о «подневольности» ухода из жизни Елизаветы Сидни-Рэтленд нет и никогда не было, и об этом Н.Б. мог бы прочитать в «Игре об Уильяме Шекспире». Поэты — участники честеровского сборника определённо считали, что она последовала за мужем добровольно, это же видно из стихотворения Джонсона (стихотворение IV цикла «Лес»). Не могло подтолкнуть её к трагическому шагу и материальное положение — после смерти мужа она в любом случае не оставалась без средств к существованию. Но Н.Б. продолжает фантазировать: «У жены-барышни… столь несчастного и неопытного существа (какое уж писание драм!) от ужаса обречённости стали возникать те психические отклонения, отражение которых можно выявить в патологическом завещании мужа» (!), и т.д. и т.п. Граф Рэтленд объявляется женоубийцей, редким преступником, изощрённым злодеем («уж лучше бы объявить его окончательно сошедшим с ума и недееспособным»), причём каждый из этих «приговоров» повторяется по нескольку раз!
Не будем искать в этой сумбурной и странной эскападе какое-то рациональное зерно. Но обратим внимание на вывод, которым заканчивает её наш воинственный оппонент: «Таков «вероятный кандидат» И.М. Гилилова в Шекспиры — Роджер Мэннерс, V граф Ретленд…» То есть все эти громогласные заключения об «агрессивной психической ненормальности» и обвинения в женоубийстве нужны академику, чтобы «признать» Рэтленда неподходящим для роли Шекспира из-за плохой «нравственной репутации»!
Конечно, нам не известны все детали отношений четы Рэтлендов, но ясно, что они были непростыми. Очень непростым человеком был сам Роджер, с его склонностью к таинственности, розыгрышам, с его отстранённостью от великосветской суеты; мы не знаем, какая болезнь мучила его и рано свела в могилу, не знаем, почему брак Рэтлендов так и остался платоническим. Да, это была странная чета, её жизнь и смерть окутаны завесой тайны, созданной ими самими и их верными друзьями — «поэтами Бельвуарской долины». Но ни эта таинственность, ни странность отношений не дают оснований для смехотворных «заключений» об их «психической ненормальности» и т.п. И уж в любом случае эта таинственность не может исключить их вовлечённость в литературное творчество, их причастность к феномену Шекспира, к тому же, подтверждённые множеством исторических и литературных фактов. Забавно: наш оппонент верит, что гениальным (и притом самым образованным) поэтом и драматургом Европы был человек, чья даже элементарная грамотность остаётся под большим вопросом. А вот Рэтленд, оказывается, быть автором поэм и пьес не мог, так как его «нравственная репутация» кажется нашему оппоненту сомнительной! Ещё раз подчеркнём: о подлинной «нравственной репутации» Рэтленда почти ничего достоверного не известно. Но абстрагируемся от данной конкретной личности и даже от «шекспировского вопроса» вообще и зададим вполне оправданный вопрос: исключает ли «нравственная репутация» (характер, поведение, семейные и любовные отношения) таких разных поэтов и писателей, как Байрон, Верлен, Оскар Уайльд, Сергей Есенин (первые пришедшие на ум имена), их причастность к литературному творчеству?
