Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса - [71]

Лицо маскообразное, лоб огромный («как при водянке», заметил один шекспировед), широкий подбородок вытянут вниз. На верхней губе — узкие усики, под нижней губой штрихами обозначена маленькая бородка; кроме того, подбородок и верхняя губа как будто нуждаются в бритье. Плоское, торчащее в сторону ухо и волосы кажутся наклеенными. Линия овала лица идёт прямо от мочки уха, а за ней — другая, резко очерченная линия, скрывающаяся вверху за ухом, а внизу уходящая под подбородок. Поскольку свет дан с разных сторон, эту линию нельзя считать естественной, контуром тени; линия нанесена художником специально и, как считают нестратфордианцы, она обозначает край маски, — для тех, кто посвящён в тайну портрета. Огромная голова кажется отделённой от туловища плоским, напоминающим секиру или блюдо плоёным воротником.

Не менее странное впечатление производит и одежда «фигуры» (как назвал это изображение Бен Джонсон). Неправдоподобно узкий кафтан, богато отделанный шитьём и пуговицами, никак не похож на одежду человека среднего сословия. Самое удивительное: одна половина кафтана показана спереди, другая — сзади: оба рукава на левую руку (однако заметили это только в начале XX века специалисты из лондонского журнала для портных). Мог ли художник, пусть даже самый неопытный, допустить такую ошибку[69]? Нет, это могло быть сделано только специально, по указанию хитроумных инициаторов Великого фолио, чтобы показать: там, за необыкновенным «портретом» — не один человек…

Некоторые учёные, исследовавшие гравюру Дройсхута, пришли к заключению, что уникальный кафтан и воротник-секира на этом портрете являются плодом фантазии художника. Действительно, найти в этом смысле что-то аналогичное в галерее портретов людей среднего сословия XVI—XVII веков очень трудно, наверное, невозможно, не говоря уже об абсолютной уникальности «раздвоенного» кафтана. Но нормальные кафтаны сходного покроя и отделки можно увидеть на портретах нескольких самых высокопоставленных титулованных аристократов, например графов Саутгемптона и Дорсета. Особенно интересен портрет графа Дорсета работы И. Оливера (1616 г.), где не только кафтан, но и воротник имеют некоторое сходство с дройсхутовской «фантазией», и читатель может в этом убедиться. Похоже, что Дройсхут видел картину Оливера и кое-что оттуда позаимствовал[70], когда конструировал портрет Шекспира.

Многочисленные странности гравюры Дройсхута требуют, конечно, какого-то объяснения от биографов-стратфордианцев, и они чаще всего предлагают самое простое — указывают на молодость Дройсхута (в 1623 г. ему было всего 22 года), неопытность, скромные творческие возможности. Так, С. Шенбаум пишет: «Едва ли он (Дройсхут. — И.Г.) имел большой опыт в своём ремесле. Каким образом он получил этот заказ, мы не знаем; возможно, его гонорар был столь же скромным, как и его дарование»^{45}. Подобные утверждения свидетельствуют о слабом знакомстве некоторых маститых шекспироведов с творческой биографией Дройсхута. Ведь всего лишь через два года им была выполнена гравюра-портрет самого герцога Бэкингема, отличающаяся как профессиональным мастерством, так и реалистическим изображением всех деталей костюма, несомненным сходством лица Бэкингема с другими его портретами. Уже одно то обстоятельство, что Дройсхут получил заказ от первого вельможи королевства (или от кого-то из его приближённых), говорит о его высокой репутации как гравёра и портретиста. Рекомендовать Дройсхута герцогу мог кто-то из инициаторов Великого фолио, от которых Бэкингем, как мы увидим дальше, был не так далёк[71].

Представить и объяснить публике столь странный портрет Потрясающего Копьём взялся всё тот же неутомимый Бен Джонсон. Кроме замечательной поэмы и текста обращения от имени двух членов актёрской труппы Бен написал ещё одно — специальное — стихотворение «К читателю», помещённое на развороте с гравюрой Дройсхута. Этот подлинный маленький поэтический шедевр остроумия и двусмысленности не просто передать на другом языке даже в подстрочнике; поэтому кроме подстрочника полезно будет привести и английский оригинал. Итак, Джонсон обращается к читателю: «Эта фигура, которую ты видишь здесь помещённой,/ Была для благородного Шекспира вырезана;/ В ней гравёр вёл борьбу/ С природой, чтобы превзойти саму жизнь:/ О, если бы только он смог нарисовать его ум/ Так же хорошо, как он схватил/ Его лицо; гравюра превзошла бы всё,/ Когда-либо написанное на меди,/ Но так как он не смог, то, читатель, смотри/ Не на его портрет, а в его книгу/»[72].

Некоторые нестратфордианцы обращают внимание на то, что английское has hit his face (нашёл, схватил его лицо) произносится почти как has hid his face (скрыл, спрятал его лицо), и Джонсон это учитывал, предназначая второй вариант для посвящённых. Такой оборот очень хорошо согласуется с «фигурой», которая «была для благородного Шекспира вырезана», и с борьбой, которую пришлось вести художнику, «чтобы превзойти (выйти за пределы) саму жизнь». Действительно, зачем бы иначе художнику потребовалось выходить за пределы жизни, создавая лицо «фигуры»? Джонсон, указывают нестратфордианцы, хвалит Дройсхута за то, что тому удалось создать превосходную маску, скрывающую подлинного автора, подлинного Великого Барда, но так как на рисунке невозможно изобразить его ум, то читателям остаётся лишь изучать его произведения. Кстати, в джонсоновском поэтическом наследии есть интересное стихотворение