Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса - [155]

ВСТУПЛЕНИЕ К ВИРШАМ, КОТОРЫЕ ЗА СИМ СЛЕДУЮТ

Здесь, благородный Читатель, я представляю тебе хвалебные и панегирические стихи некоторых наидостойнейших Умов этого Королевства, сочинённые особами выдающихся достоинств и высокого положения, не менее известными своими заслугами, чем блестящим остроумием; ныне эти особы соблаговолили снизойти до того, чтобы попытаться возвысить и украсить мои вымученные писания, невзирая на их очевидные недостатки (которые я чистосердечно признаю), несравненными и изысканными плодами своей утончённой фантазии, выраженными ими на самых просвещённых языках мира. Здесь, в своей книге, я выставляю для твоего обозрения такое невиданное изобилие стихов, её восхваляющих, подобно которому ты не найдёшь ни в одной другой книге из всех, напечатанных в Англии за все эти сто лет[148], но я прошу тебя не приписывать появление этих лестных стихов какому-то честолюбивому хумору моему, как будто это я сам неотступно выпрашивал и вымаливал у столь многих сильных мира сего, чтобы они похвалили мою книгу. Ибо могу уверить тебя, что я не обращался и к половине сих достойнейших мужей за хвалебными виршами, которые я теперь разглашаю перед всеми; большая часть из них была послана мне вполне добровольно моими благородными друзьями, хотя я даже не ждал от них такого учтивого внимания. Когда же я увидел, что количество этих похвальных строк возросло до неимоверности, то решил внести свыше тысячи из них в Индекс Очищения и не допустить, таким образом, до печатного станка. Однако Его Высочество Принц (который милостиво соблаговолил быть Меценатом моей книги), узнав, что я собираюсь столь многое скрыть от мира, дал мне строгое и безусловное повеление отпечатать все стихи, которые я прочитал Его Высочеству. И вот, в силу этой неотвратимой обязанности, на меня возложенной, я довожу теперь до сведения всего мира обильнейшую поэтическую рапсодию, а именно стихотворения, коими мои просвещённые друзья столь щедро одарили меня и в которых многие из них сделали меня предметом своих свободных и весёлых шуток, и это, как я надеюсь, побудит тебя, осмотрительный и вежливый Читатель, воздержаться судить обо мне до тех пор, пока ты не прочитаешь всю мою книгу до конца.

ПАНЕГИРИКИ В ЧЕСТЬ КОРИЭТА [149]

ГЕНРИКУС[150] ПУЛ начинает:

Я Тома видел раз, но труд его — ни разу,

   И всё ж обоих полюбил я сразу.

Ведь автор с книгой связаны взаимно:

   Кого ни пой, другому — честь и гимны.

Сей труд не осквернит язык вонючий:

   Сей труд составил Кориэт могучий.

Диковинками груженое судно

   Тебе, Читатель, залучить нетрудно:

Ты автору будь просто благодарен

   И щедро будешь автором одарен,

Который видел в странствиях поболе,

   Чем многие кудесники дотоле;

Он, описав чудесные картины,

   Согражданам их представляет ныне.

Пять месяцев он пробыл за границей.

   И что ж, молчать? Куда ж это годится?

Дать нужно, Томас, Музе попытаться

   Искусством иноземным напитаться

И, проглотив заморские секреты,

   Домой вернуться и срыгнуть всё это.

ГЕНРИКУС ПУЛ заканчивает.

РОУЛАНДУС КОТТОН начинает:

Дрейк, Магеллан, Колумб — храним доныне

Мы в памяти их имена-святыни.

Но их деянья и твои деянья

Я, Кориэт, сравнить не в состояньи.

Но что ж, никто отметить был не в силе,

В какие дали Тома парусило?

Пять месяцев в пути (пешком, как правило!), —

Кого б при этом здравье не оставило?

Без книги, что твой тяжкий путь итожит,

Сегодня мир прожить никак не сможет.

Твой труд прочтут под крики одобренья.

Ни в ком из нас не зародится мненье,

Что ты, тельца принёсшая нам тёлка,

Свой путь прошёл без смысла и без толка.

Люби свой труд, как первенца. А буде

Найдутся где завистливые люди,

С насмешкой предложу им за придирки

Пройти твой путь с сумой дыра-на-дырке.

Но жаль, что ты за правду так болеешь,

Что и себя при этом не жалеешь.

Зачем сказал ты своему ребёнку,

Сколь вшей и гнид собрал ты на гребёнку?

Что коль восторг ты вызвал тем у детки

И станет детка много вшивей предка?

На этом, Кориэт, уж ты прости мне,

Твоим талантам кончу петь я гимны.

Ослу про уши толковать негоже;

Про гребень петуху, пожалуй, тоже.

Ах, сможет ли обыкновенный смертный

Столь быстро обозреть весь люд несметный?

Конечно, сможет. Средство есть простое:

С Луны людишек взглядом удостоя!

Другой художник, суетись и ёрзай,

Тебя изображая кистью борзой.

Я умоляю: не сочти обузой,

Договорись ты с собственною Музой,

Отметь, отец твой был угрюм иль весел?

Сколь много торс твоей мамаши весил?

Решались ли в семье дела на равных,

И если нет, то кто в семье был в главных?

Сколь долго ты в мамаше копошился,

Пока ползти на выход не решился?

Какие звёзды ублажают скопом

Тебя, дружок, в согласье с гороскопом?

Как звали повитуху и соседку?

Где гнёзда родовые вили предки?

Кто пестовал тебя? И где, бывает,

Наш Айсис[151] ныне влажный лик скрывает?

Где ныне Кейм[152] струится говорливый,

Чей брег тенистый покрывают ивы?

Поведай нам, чтоб юноша упорный

Вслед за тобой пошёл тропою торной.

Итак, пиши! Одно мне только страшно:

Ты семя не на ту уронишь пашню,

И дурень, время на твой труд потратя,

Как ты, навек останется дитятей!

РОУЛАНДУС КОТТОН заканчивает.

ЯКОБУС ФИЛД начинает:

Из Томов, коих видел белый свет,