Игра над бездной - [59]

Монотонным, четким голосом, словно нечто не имеющее отношения к самому читающему и его слушателям, Цауна прочитал мрачное сообщение. Факт за фактом, словно камни, падали на Ирену, каменные стены замыкались вокруг нее, громовым эхом то и дело раздавалось: виновна! Предательница! Злоумышленница! И страх ею овладевал по мере того, как она слушала эти беспощадные свидетельства. Они знали все, понимали все, даже то, чего она себе не представляла. Из этого обвинения она поняла и свою фатальную ошибку: она лгала. Именно это ее и погубило, из-за этого одного ей сегодня надлежало сидеть на скамье подсудимых. Они ее не упрекали за фальшивость дружбы с Вийупом — это было частное дело двоих. Они не вменяли ей в вину ее тайную службу их противникам — это являлось специфическим орудием борьбы, тактикой, профессией, которые применяли также и они. Точно так же они не вменяли ей в вину то, что она навела полицию на след убийцы барона А. Роберта Вийупа, — там было реальное преступление, и Вийуп, как любой гражданин, был ответствен перед законом за то, что им содеяно. До сих пор они относились ко всему еще вполне терпимо, и если бы дело состояло только в этом, им бы и в голову не пришло вмешиваться и выступать в роли судей. Губительным оказался один крохотный, ерундовый пустячок, который столь необдуманно и безо всякой надобности для нее самой Ирена совершила, — маленькое дополнение к доносу на Вийупа, которое она присоединила к своим показаниям по просьбе Черепова: о подготовке Вийупом террористического акта против августейшей особы. Это нам нужно только для проформы, чтобы закруглить дело, — сказал тогда Черепов. Какая ей была разница — несколько лишних слов, а за это ей вознаграждение удвоят. Именно так оно произошло. После чего Вийупа повесили. И у этих людей теперь были все основания сказать, что повесили его как раз из-за того пустяка. Если бы он соответствовал истине, товарищи Вийупа, возможно, ей простили бы и это, как простили Ирене многое другое. Но то, что было ею сказано облыжно, ее ложь стоила человеку жизни. Тут начинается судьба. Да, если бы она могла предвидеть, этого не произошло бы. У нее не было времени обдумать последствия, она торопилась, чтобы поскорей укатить за границу, и ей так кстати были добавочные денежки. Это была всего лишь небрежность, чисто детская завиральность — разве можно за это покарать так сурово… Если тут кого и следовало бы судить, то только истинного виновника, того, кто потребовал лжесвидетельства, — Черепова и никого другого. Как же они не понимали?

Ирена видела, что люди, полагавшие, что решают ее судьбу, по-своему правы. Виновна она была, это ей самой совершенно ясно, но в то же время она чувствовала, что есть и какая-то неувязка, что-то не совсем так, в чем-то допущена ошибка. Они до конца всего не поняли, а она со своей стороны не знала, как им это разъяснить.

И там, по другую сторону стола сидел Илмар, человек, которого она любила. Любила раньше и любила сейчас, хоть и узнала, для чего он с нею сблизился и сколь иллюзорны были его чувства, пылкие слова и поцелуи. У него хватило сил ласкать своего врага, змею, тварь — все это он делал из чувства долга. Он играл в шахматы со своей собственной судьбой, со смертью — один неверный ход, и он потерял бы все, чем дорожит человек. Это была совсем иная борьба, иной героизм и проявление силы, чем, скажем, у какого-нибудь подполковника Черепова, который передвигал фигуры в этой игре из своего надежного кабинета, опасностям подвергал других… за деньги… А сам оставался в безопасности. Как непохожи люди друг на друга! Одними она сейчас могла восхищаться, несмотря на то, что они ей угрожали, а других презирать, хоть они и защищали ее и платили ей жалованье.

Она стала смиренной и маленькой. Лишь один раз, будто моля о помощи, она робко взглянула на Илмара, едва приметно улыбнулась. Он отвернулся и оставил без ответа ее немой вопрос. Она была одинока. Если б, она знала, как ее трагическое смирение в сочетании с неотразимой красотой сейчас угнетали Илмара…

Он был более ошеломлен, нежели та, кого должна была ошеломлять тень нависшей смерти. И стало ему почему-то невыносимо тягостно.

Обвинение было зачитано, свидетели — Илмар и Савелис — сообщили все, что им было известно самим и что выяснила Анна Вийуп в своем последнем разговоре с братом. Цауна встал и спросил:

— Ирена Зултнер, все ли вам понятно из того, что вы сейчас услышали?

— Да… — ответила она испуганно и торопливо. — Все поняла.

— Признаете ли вы себя виновной по выдвинутым против вас обвинениям? — продолжал Цауна.

— Так все и было, — подтвердила Ирена. — Но… — она хотела что-то сказать, но не могла привести мысли в порядок. Знала — надо, чтобы предотвратить ошибку, которая неминуемо произойдет, если она промолчит, но нужная мысль, нужная нить никак не давалась. Ирена устала, ее охватила апатия, и некому было стряхнуть с нее окончательно эту сонливость.

Цауна посмотрел на часы.

— Четверть одиннадцатого. У нас еще есть немного времени. Прежде чем писать приговор, предоставляю подсудимой последнее слово.