Игра на выживание – 4 - [7]

Крестьянская община, на которую, кстати, в дополнение к прочему взвалили еще и фискальные функции, то есть сбор налогов, постепенно трансформируется. Из тягловой, достаточно открытой и благожелательной к государству системы, несущей в основном координационные функции, она превращается в закрытую, враждебную всему окружающему миру машину выживания. Страшненькую, если разобраться, машину. Никакой такой патриархальностью, по крайней мере, в центральных губерниях уже и не пахнет. Патриархальные семьи сохраняются только на окраинах, в Сибири, у староверов. А в центре старики никаким авторитетом в общине не пользуются, там рулят здоровые, в расцвете сил мужики. А стариков в тяжелый год вполне могут отправить побираться по городам и весям Христа ради. Это само по себе симптом, что социум постоянно балансирует на грани выживания. Еще чуть-чуть и стариков, видимо, начали бы выносить на мороз умирать, а вслед за ними туда же выбрасывать и новорожденных детей, которых все равно невозможно прокормить. Государство и помещики, кстати, стараются поощрять большие, сложно устроенные семьи. Им это выгодно. Но не прокатывает. Внутренние, "антикулацкие" защитные механизмы общины работают четко. Уравнительные тенденции с каждым годом только нарастают Ясно ведь что в условиях скудности, ограниченности и конечности ресурсов, повышение уровня благосостояния одной семьи возможно только за счет того, что несколько прочих семей провалятся за грань выживания. Главным защитным механизмом такого рода являлся периодический, раз в 3-5 лет передел общинной земли. Земля постоянно подвергалась переделу в зависимости от имеющего в общине количества работников, а в особо тяжелых случаях, бывало, и едоков. То есть вовсе не зловредные большевики придумали "отнять и поделить", данные арифметические действия были для российского крестьянина обычной практикой. С земельным переделом органично совмещался и обычай кулачных боев, долго и безуспешно искоренявшийся и помещиками и церковью. Дрались русские мужики много, дрались со вкусом, дрались в малых группах, дрались улица на улицу, дрались деревня на деревню. Пока на полях сражений в Европе дело решал сомкнутый строй, то русский солдат был вне конкуренции. Сражаться плечом к плечу со своими товарищами наш мужик был приучен сызмальства. В кулачных боях имелся и утилитарный смысл. Сплоченные, сбитые в этих боях ватажки молодежи тем самым гарантировали себе, что при очередном земельном переделе старшее поколение их не обделит. То есть не то чтобы земельный передел осуществлялся путем кровавой драки, но по "гамбургскому счету" все и так было ясно. И лучший кулачный боец закономерно являлся и самым завидным женихом на деревне. Девки понимали, что такой точно не даст себя обделить. Он обязательно отделится от своей семьи, несмотря на противодействие папаши, и невестке не придется до седых волос ублажать капризную свекровь.

Яростное сопротивление крестьян прогрессивной агрономии тоже можно понять. Ремесленные корпорации Европы тоже яростно сопротивлялись внедрению ноу-хау. Может новшества и хороши, может, и обеспечивают большую производительность труда, но при их внедрении значительно число членов корпорации пойдет по миру. А кому это надо? Да и вообще, методики ведения земледелия в российских реалиях за века отработаны крестьянами до мелочей, календарь сельхозработ расписан чуть ли не по минутам. Куча примет на все случаи жизни. Малейший сбой и крестьянин вместе со своей семьей положит зубы на полку. Какие тут могут быть новшества и эксперименты? С помещика ведь взятки гладки. Вздохнет с разочарованием, когда доложат, что все крестьяне подохли с голоду. Мол, жаль, жаль, а у меня еще столько интересных идей.

Крестьянину не до экспериментов он и так крутится как заводной, чтобы выжить. Реально к началу двадцатого века он только половину, а в центральных губерниях и вообще четверть средств к существованию получает за счет своего земельного надела. Остальное приходится зарабатывать на стороне, в те 6-8 месяцев в году, которые вынужденно свободны от занятий земледелием. Крестьянин шабашит в строительных артелях, сплавляет лес, халтурит на мелких кустарных производствах, батрачит у помещиков, оказывает транспортные услуги. Где это возможно, он еще охотится, рыбачит, бьет зверя. За год успевает заработать иногда в десятках различных мест, зачастую удаленных на сотни и тысячи верст друг от друга. Мобильность российского крестьянина просто поразительна, соответственно, расширяется и его кругозор.

Крестьянину от города и промышленности, в сущности, вообще ничего не нужно, а если что и нужно, то у него на это "что-то" все равно денег нет. Он одевается в домотканую одежду, приобретает только кустарные мелочи, созданные такими же крестьянами в свободное от сельхозработ время. Металлическими изделиями его обеспечивает деревенский кузнец, который зачастую и железо сам выплавляет из местной болотной руды. То есть крестьянин сам создал себе автономную систему выживания и сам в ней живет. Не выжать из него ничего, разве только продажей водки, что государству и приходится делать.