Иглы мглы - [44]

18.07.88

8 1/2

Причудливая цепь ассоциаций:

печаль снаружи и любовь внутри;

и если чист ты, нечего бояться;

садись на место и кино смотри.

Текут воспоминания ребенка.

Стегает бич взаимных укоризн.

Порою рвется старенькая пленка,

она длиною с прожитую жизнь.

Друзья. Враги. Наставники. Соседи.

Ученики. Любовницы. Жена.

Те заняты едой, а те — беседой.

И всем судьба воздаст свое сполна.

Смотрю кино, как будто жизнь листаю.

Туман в глазах. Скорей очки протри!

Я — не герой, так что же повторяю:

"Как грешен я! Мне тоже 43".

Зачем страшны мне жалкие угрозы

раскрепощенных киногероинь;

и псевдоромантические слезы

горьки, как настоящий героин?!

Наверно, в том и кроется отвага,

чтоб, зная участь, не бросать руля

и не спускать перед бедою флага;

все вынести и вновь начать с нуля.

5.06.88

ПРАВО НА ИМЯ

Памяти Велимира Хлебникова

Век в имени сияют Римлев;

веленья миру выписаны грубо;

и до сих пор рыдают нараспев

о солнце обмороженные губы.

Белхлеб, — я говорю — номиллимон;

и как года догадкою не мерьте,

все так же молод синий небосклон

и перевертень не боится смерти.

Алмаз в родстве с пылающей землей;

а трос не должен быть второго сорта;

пусть мусор в голове сжигает зной

и разумом наполнена реторта.

Пускай копыто опыта полно,

но Мефистофель промахнется снова;

заведено судьбы веретено,

зане девиза нет превыше слова.

Нам гласных гласность в настоящий миг

важнее, чем согласие согласных;

поэт — не гид, он производит сдвиг

в породе горней, что куда опасней.

Не реверанса вычурности в том,

чтоб оглянуться, смысл ища в оглядке;

и мот словес вернется в отчий дом

и с модою не раз сыграет в прятки.

Пусть видит каждый, кто душой не слеп:

сейчас над поэтическим престолом

взошли его навеки молот, серп;

и Хлебников нас обступил простором.

14.02.88

БОЛЬНАЯ БАЛЛАДА

Средь тленья, гниенья, распада

приходится строить и жить;

а муза сказала: "Не надо,

нельзя о дурном говорить!

Дружок, веселись до упаду,

тяни наслаждения нить…"

Но я ей ответил, что надо

всегда обо всем говорить.

Тянулась больная баллада;

баланда успела остыть;

вновь шепотом муза: "Не надо,

нельзя о дурном говорить.

Забудем видения ада

и будем друг друга любить…"

Но я задолдонил, что надо

всегда обо всем говорить.

Дыханье устало от смрада;

изнанка успела прогнить;

а муза твердила: "Не надо,

нельзя о дурном говорить.

Подумаешь, тоже досада,

что вирусам хочется жить…"

И хмуро я буркнул, что надо

всегда обо всем говорить.

Пока нет житья от разлада

и есть на свободу запрет;

покуда нельзя без доклада

в чиновный войти кабинет;

пока дорогая награда

отнюдь не для лучших венец;

покуда не снята осада

с наивных и честных сердец.

Претит суета и услада

и хочется в голос завыть

среди исполинского стада

в обжорстве явившего прыть.

И даже средь райского сада,

увы, не сумею забыть,

что надо, что надо, что надо

всегда о больном говорить.

25.01.88

СНЫ

Почему-то ночью стали сниться

радужные человеко-птицы.

Я не раз твердил себе растерянно:

"А живет ли человек-растение?"

Руша настроенье беззаботное,

думал: "Есть ли человек-животное?"

Наконец вставал вопрос-итог:

"А бывает человеко-бог?

Человеко-бык?" Опять по кругу

гнал сомнений яростную вьюгу.

Застревали мысли, как осколки:

"Людо-змеи? Человеко-волки?"

Сон прогнав, навек лишив покоя,

главное во мне проснулось: "КТО я?"

4.01.88

* * *

Ежели мы примем за искомое

вдруг существованье насекомое,

каждая певучая строка

станет стрекотать наверняка.

Если окружат нас как флотилии

чешуей покрытые рептилии,

и тогда стихотворенья ток

скажет: "Человек не одинок!"

Если спросят, что приму охотнее

жизнь растения или животного,

то отвечу: "Лишь судьбу свою".

Тем живу и потому пою

4.01.88

* * *

Еще раз очутиться там,

где ты забыт и вряд ли нужен,

где сломан солнечный вигвам

и всюду только грязь и лужи.

И ты буксуешь каждый миг

на старых распрях и обидах;

судьбы огромный маховик

лишь чередует вдох и выдох.

Молчишь. Растерзанный. Нагой.

Какой такой причины ради?

Бегом отсюда! Ни ногой!

Как сам же написал в "Балладе".

Возрадуйся, что твой удел

давно решен не земляками;

и снежный пепел пролетел

шальными чайками вдоль Камы.

И пусть снежинки в волосах

блеснут фатальной сединою;

ты превозмог минутный страх

и взмыл над вспененной волною.

Надежный старый самолет

тебя уносит восвояси;

и каждый день, и каждый год

непредсказуем и прекрасен.

22.09.87, Пермь

* * *

Не прекращает время быстрый бег.

Шум времени напорист и неистов.

"За скальпель истины возьмется новый век",

не зря писал один из декабристов.

Вблизи непросто разглядеть лицо.

Оно закрыто грязью иль коростой.

Но вот выводит случай на крыльцо

под снег и дождь и судит всех по росту.

И точные вопросы налетят,

как пчелы в час цветения кипрея;

и каждая из давешних досад

вновь отодвинет тех, кто был хитрее.

На место ставит время подлецов

и освещает истинных героев;

тем и затем живем, в конце концов,

сердца на компас истины настроив.

Поэтому не спится в декабре;

спешим в "Икарус", если не в икары;

автобус ждем, построившись в каре,

свергаем идолов и не боимся Кары.

17.05.87

ЭСТОНСКИЙ ОФОРТ

Андресу Эхину

Когда однажды ротозей заглянет в таллиннский музей, то обнаружит там офорт, построенный словно кроссворд; давай, мол, зритель, не зевай, а клетки мозга заполняй не чертовщиной, не божбой, а черно-белой ворожбой; потом в углу под светом ламп вдруг разглядит еще эстамп; за ним отыщется другой, сулящий сердцу непокой; художник Вийральт Эдуард изобразил здесь сущий ад. Доселе, может, только Босх сумел взорвать виденьем мозг и показать, что может ждать все общество, и чернь, и знать. Как из разрушенных бойниц зияет из различных лиц сто тысяч глаз, разбитых линз; так множит гиперреализм; так кием ткнуть бывает рад людской хрусталик, вновь в бильярд играя, демон или черт среди алхимии реторт. Сегодня, маясь по жаре, я вновь вгляделся в "Кабаре" (есть и такой еще офорт среди вийральтовских работ). Художник, как бессонный Вий, схватив резец, как острый кий, нанес по похоти удар, изобразив страстей пожар. Там продолженьем буйных чресл казался дьявольский оркестр; там снизошел на всех угар, неважно молод или стар; и до изнеможенья жил всех пылкий танец закружил. Среди беснующихся пар запечатлел высокий дар не только бедных алкашей, но, проникая в суть вещей, как наказанье за вину пророчил близкую войну. Шел только 31-й год, а сколько будущих невзгод здесь напророчил всем Вийральт… Офорт, как в трещинах асфальт, сулил безжалостную смерть всем тем, кто хочет пить и петь. С улыбкой, словно истукан, стояла женщина-фонтан, и струи адского питья дарили счастье забытья. И тут же рядом под зонтом, не обращая на фантом вниманья, парочка детей вкушала радость без затей. И множась вдалеке, как зло, паучье дерево росло; не сучья, колкие, как шприц, а маски человечьих лиц охотно изрыгали сок, чтоб пьющий вырваться не смог. Художник здесь изобразил всех тех, кто грезил, а не жил; кто вместо песен пук реприз принес на дьявольский стриптиз и душу живу обкарнал, как шевелюру в карнавал… Но как преодолеть контраст? Как говорится, Бог подаст; и каждый может только сам отверзнуть вежды к небесам; ведь даже у глухих невежд в душе есть место для надежд; иначе для чего офорт дарить апофеозу морд; иначе должен сдать в ломбард лом вечных перьев каждый бард; когда б не вера в светлый час в душе у каждого из нас; и свет со тьмой соединив, оставил нам гравюру-миф, где дышит раем каждый ярд, художник Вийральт Эдуард.