Игла бессмертия - [8]

— Будь добр, довези нашего товарища до Сухой Берёзовки, а то вишь, упал в дороге, нога и распухла.

— Не по пути мне Берёзовка-то, на день крюк выйдет, — с сомнением произнёс тот. — Разве токмо за-ради деньги — повезу.

— Сколько ж возьмёшь за прогон?

— По рубчику с седока, и помчим с песнями!

— Окстись, православный, за десяток вёрст четыре рубля?!

— Ну, воля ваша.

— Мы и сами добре поём, — подошёл Демид, положив руку на рукоять тесака, — и управиться с лошадью можем. Сами.

— Ежели без песен, тогда по гривеннику с души.

— По рукам, — решил Николай.

— Тады деньги наперёд.

Спутники помогли раненому забраться в телегу и расселись сами.

— Э, э? А деньги-то?!

— Будет тебе, будет. Погоняй.

Тронулись, возница ещё какое-то время ворчал, но Николай отсчитал ему положенное, и тот сразу повеселел.

— Вот это дело, вот за это — благодарствуйте.

— Как тебя звать?

— Евсеем нарекли.

— Откуда ты родом?

— Мы-то? Мы-то с Перепашного.

— А в Сухой Берёзовке бывал?

— Бывал, как не бывать, у меня там кума живёт.

— Что ж ты к куме заехать зажилил? — влез Демид.

— Вовсе я не зажилил, но ведь если на дороге деньгу заприметил, то мимо-то не пройдёшь. На подати пойдёт, али вот хоть бы кобыле моей уздечку новую справлю. Нужно? Нужно. Подковать её, родимую, нужно? Нужно. Подкормить её, сердешную, нужно? Нужно. Так вот и выходит, что не я жадный, а житьё-бытье такое.

— Твоя правда. А про Сухую Берёзовку что можешь рассказать? — вернул Николай разговор на нужную тему.

— А что рассказывать? Казённое сельцо, живут там люди — не тужат. Разве что совсем мужиками деревенька обнищала, позабирали всех в солдаты.

— Ну-ну-ну и что же? — опять влез Демид. — Как бабы без мужиков-то?

— Известно как — томятся.

— Ой, верно, сплю я. Слыхал, Федька, а?! Томятся! — широко улыбнулся Демид и толкнул соседа локтем в бок.

— Да вы не больно-то радуйтесь, служивых они не привечают.

— Отчего ж?

— Да, видно, из-за рекрутских наборов, — догадался Фёдор.

— Верно.

— Ништо, уговоримся, — сказал Демид, и мечтательная улыбка надолго поселилась на его лице.

— Не было ли в селе какого лиха? Мор или пожар? — снова начал расспрашивать Николай.

— Нет, ничего такого не бывало, бог миловал. — Евсей перекрестился. — Ну да я в те края токмо по осени або зимой наезжаю. Весной-то и летом дома дел — молоть не перемолоть.

Дальше ехали молча, только поскрипывали колёса, да стрекотали кузнечики. Перелески сменились полями; в высоком разнотравье то тут, то там проглядывали полянки клевера и земляники.

Николай, собиравшийся было продолжить пытать мужика про деревню, отступился. Глядел на крошечные, словно блюдца, островки земляники и думал, как славно было бы остановиться и поискать ягод. Само собою вспомнилось детство, когда босоногим сорванцом, бывало, бегал он от крестьянской работы к точно таким же полянкам за немудреным лакомством. Счастливое время, куда не вернуться ни на час, ни на миг, а ведь иногда так хочется сбросить с себя тяжкий, огрубевший наряд обожжённого опытом, разумного, взрослого человека и нестись, распахнув глаза и раскинув руки, по лугу навстречу такому яркому, живому и удивительному миру.

Фёдор, не имея склонности к романтизму, прикидывал, что телега, на которой они ехали, справная, а лошадёнка — ледащая, под соху не встанет, что сам возница — плут и, видно, барыш пропьёт, что трава на полях перестаивает и надо бы её скосить. Фёдор, сколько себя помнил, всегда был человеком хозяйственным. В молодости он даже хотел поскорей жениться, без большой разницы на ком, лишь бы выделиться из отцовского двора и зажить своей головой и руками. Но на беду, в ту самую пору, когда он уже уговорился с будущим тестем и собирался засылать сватов, приехал господский приказчик и записал его в солдаты. С тех пор не проходило дня, чтобы не думал он о том, как, закончив службу, зачнёт своё хозяйство. Для того в сокровенном месте припасено уж без малого полтораста рублей, для того он и на службу эту жуткую записался — господин капитан положил им унтер-офицерское жалование.

Будто бы подтверждая мысли Фёдора, возница запел:

Чарку зелена вина

Выпью разом я до дна

И, эх, загуля-аю!

И, эх, заспева-аю!

Дудку я к губам прижму

И по улице пройду

И, эх, загуля-аю!

И, эх, заспева-аю!

Позабавлю я народ,

Он мне снова поднесёт

И, эх, загуля-аю!

И, эх, заспева-аю!

Не пойду назад к жене,

Понаведаюсь к куме

И, эх, загуля-аю!

И, эх, заспева-аю!

Демид тоже начал что-то бубнить себе под нос, а мысли всё не могли отвязаться от ждущих его в деревне баб, а может, и девок. Вот доберутся они до села, и он гоголем пройдётся по улице, да не будет бросаться к первой встречной, а погуляет, покажет себя и выберет самую-самую раскрасавицу. Человек буйного нрава и с тёмным прошлым, Демид мог иногда со всей душой предаваться какой-нибудь откровенной чепухе. Года три тому назад поспорил он с ротным поваром — и не обошлось без мордобоя, — что сможет так залатать свои видавшие виды башмаки, что они будут блестеть не хуже офицерских. Сложная задача, ведь обувка его была изношена, изжёвана многими вёрстами дорог, и ей уж давно пришла пора отдохнуть в какой-нибудь канаве. Починять туфли дело непростое, ведь они нужны постоянно — в караул или на строевые учения в чём придётся не выйдешь. И потому, щедро подмазав полкового лекаря и сказавшись унтеру хворым на живот, Демид два дня не вылезал из нужника и латал, и клеил свои башмаки. И добился своего — та же самая пара выглядела так, будто только взята из лавки. Другое дело, что они развалились уже к концу дня, но спор-то был выигран, и повар месяц носил ему мясо с офицерского стола.