Иггинс и К° - [53]

Он гордо выпрямился.

– Я – человек, великий человек, но только человек. Да, великий человек! К открытию, которое я собирался сделать, ни один ученый не осмеливался и подступиться. Никакие убийства не отняли бы у меня великой славы этого открытия. Да, я убил Пуаврье, и его дочь, и соперника, которого вы называете англосаксом, ревнивого соперника, о котором я вам больше ничего не скажу. Я убил этого дурака-офицера, чьи любовные планы мешали моему великому делу. Я убил Маркаса, который знал слишком много… Но не думайте, что все это было сделано с целью самозащиты. Что смерть для человека, подобного мне? Я стоял перед разгадкой смерти. Я не стремился избежать того, что вы называете позором. Мне семьдесят лет. Мне нужна была только отсрочка. Если бы смерть вас всех могла мне ее дать, никакая сила на свете не помешала бы мне разодрать вас в клочья! Мне нужна была отсрочка, – повторил Ренэ Данблез. – Когда я понял, почему Пуаврье отказал моему сыну, когда я догадался о том, что он проник в мою тайну, я решил, что сенатор либо ничего не скажет Жаку, либо скажет все. Если бы он хранил полное молчание, я не убил бы его, но сенатор рассказал все дочери. Об этом мне сказал мой сын. Когда Пуаврье предложил ему перестать бывать у него в доме, Жак обратился к мадам де Шан. Женщины не умеют хранить тайн. Она сказала достаточно для того, чтобы у Жака зародились подозрения. Он стал следить за мной, обнаружил тот неприятный случай – смерть девочки. Ее я убил, не желая того. Наука подчас требует жертв… Я знаю, что такое женщины, и был уверен, что рано или поздно, если Жак будет настойчив, дочь сенатора в конце концов откроет ему истину.

Мадлен де Шан всхлипнула и закрыла лицо руками.

– Я любил своего сына, – грустно сказал старик. – Любил не меньше, чем свою работу. Наверное, даже больше, ведь в конце концов я пожертвовал работой ради него. Узнай он все, он не выдал бы меня. Но он мог умереть от этого. А умри он – я бы не жил. Значит, прежде всего нужно было сделать так, чтобы Жак ничего не узнал. Для этого я убил всех тех, кого нужно было убить.

Он помолчал.

– В то время, как Жак сидел в тюрьме, я работал над своим открытием, приказав сердцу молчать. Нужно было торопиться, найти ответ и прежде чем явятся арестовывать меня, умереть в зените славы. Я думал, что предварительное следствие займет достаточно много времени… В общем, мне нужно было, чтобы мой сын несколько месяцев провел в тюрьме. И тут вмешалась Эльмира Бурдон. Эта глупая старуха обо всем догадалась. Этого я не рассчитал. Любовь не поддается научному учету. Она пришла ко мне в лабораторию, стала на колени и сказала: «Я не выдам вас. Но спасите мальчика! Спасите мальчика, а не то я все расскажу!» Мог ли я сказать служанке о своей работе? Она бы мне просто не поверила. Я не хотел убивать ее. Я просто запер ее, надеясь, что решу задачу, освобожу ее и сына и умру. Но явился следователь, а с ним вы, господин Иггинс. Я видел вас на холме.

Иггинс сконфузился.

– Да, вы стояли на холме и наблюдали за мной в бинокль. Нужно было решаться. Я позвал Эльмиру. Сказал ей, что завтра отдам себя в руки властей или покончу с собой. Она растрогалась, поцеловала мне руку. Я хотел, чтобы вы видели это… Потом я убил ее и избавился от трупа. Это не трудно, только хлопотно и долго.

После долгого молчания Ренэ Данблез добавил:

– Маркаса я отравил. Подробность забавная, но я ведь рассказываю вам все или почти все. В то утро в тюремной больнице мне вырвали зуб. Я толковал с дантистом о всяких умных вещах, и он оставил мне вырванный зуб: нельзя же отказать такому человеку, как я, в пустяковой любезности. Половины спрятанного в зубе яда было достаточно для того, чтобы отравить Маркаса. Другой половины хватит для меня.

Прежде чем мы успели пошевелиться, он поднес руку ко рту и упал. Иггинс бросился к нему, но старик уже был мертв.

В печать попали сведения весьма неопределенные. Жак Данблез был освобожден, и Иггинс постарался, чтобы репортеры были лишены возможности встретиться с ним. Вскоре авиатор и мадемуазель де Шан уехали. Я рассказал бы о них, если бы не знал, какой тайной любит окружать себя истинная любовь.

В тот же вечер, когда мы с Иггинсом и Дальтоном обедали, Поль неожиданно заявил мне:

– Мы уезжаем, вернемся через год. Ровно через год, день в день, я постучусь к тебе.

– Куда вы отправляетесь?

– Не знаю. Остается англосакс, которого господин Иггинс считает шпионом. Мы хотим узнать все…

* * *

Назначенный срок минул два месяца назад. Где ты, Поль? Где ты, мой друг?