Иерусалимские сны - [2]

В те годы по Украине гуляла такая майса:

Король пообещал заморскому принцу свою дочь.

— Принеси мне только рубаху веселого человека.

Долго принц бродил по разным землям. И нигде не было весёлых. Наконец он наткнулся на одного еврея.

— Ты весёлый?

— Я весельчак, сеньор.

— Давай мне твою рубаху!

— Если б она у меня была…

Мне кажется — эта майса про моего деда, Мошко Весёлого.

Дед ушел в Иерусалим задолго до моего рождения.

Как-то, в начале века, где-то посреди ночи он проснулся, сел на кровати и начал натягивать продранные брюки.

— Если бы эта собака не разрушила Храм, — сказал он, — я бы родился в Иерусалиме, а не в Мястковке.

— Ты куда, Мошко? — спросила Неся.

— Спи, спи, я скоро буду — схожу ненадолго к Стене Плача. Одна нога здесь — другая там…

— Чего вдруг? — Неся поднялась с кровати.

— Мне надо кое-что спросить у Бога.

— Иерусалим — это не Мястковка! Куда ты пойдешь в рваных штанах?

— Это первое, что я попрошу. И дело не в штанах…

— И как ты его найдешь, Иерусалим?

— А хиц ин паровоз! Куда ведут еврея его ноги, в Африку? И куда ведёт его сердце? Надо идти на запад — сначала будут Жабокрычи, потом Турция, потом Иерусалим. Слава Богу, я путешествую не в первый раз.

Дед был прав — до паломничества на Святую землю он путешествовал дважды: в Одессу на лошади и в Жабокрычи на телеге, запряжённой волом. Эти путешествия ничем не отличались, если не считать, что первый раз разбойники отобрали лошадь, а второй раз — телегу с волом.

— И не беспокойся, я иду пешком — сейчас у меня нечего отнимать.

— Мошко, — сказала Неся, — мы с тобой никогда не расставались, скажи мне, когда ты вернёшься?

— Скоро, — успокоил дед, — до Жабокричей максимум ночь ходу, от Жабокрычей до Турции — максимум три, а из Турции в хорошую погоду уже виден Иерусалим. Через месяц я буду дома. Ты видела мои ноги, — он вытянул их, — это же ходули!

Дед взял бумажку и послюнявил карандаш:

— Эту записочку я положу между камнями Стены Плача. Когда Господь создал евреев, нас было мало, может быть меньше, чем в Мястковке. И тогда он мог помочь каждому. А теперь мы всюду — на Украине, Мадагаскаре, говорят, даже в английском парламенте. Он не может разорваться. Он с трудом справляется с просьбами, оставленными в Стене. Их тоже немало… Прежде всего я попрошу, чтобы ты жила сто двадцать лет, Неся.

— Зачем мне сто двадцать лет, — печально вздохнула Неся, — попроси себе целые брюки…

Ещё стояла луна, когда дед двинулся в Иерусалим.

У порога хаты его ждали евреи. По их лицам он понял, что они все знают.

— Мошко, — сказал Шимен Кривой, — я пятьдесят два года кривой, мне бы хотелось побыть немного прямым. Ты не мог бы попросить за меня у Бога, Мошко? Ведь так интересно, как живут прямые…

— Мошко, — сказала Хае-Лее, — Ханочка сегодня опять задыхалась. Она задыхается и задыхается, и если ты не попросишь у Бога, она однажды задохнется. Скажи Ему, что ей всего пять лет…

— Спроси у Него, Мошко, — начал Нохем Сердитый, — может ли Он отменить погромы? Скажи ему, что Нохем стар и не в силах держать топор. И что если эти убийцы придут еще раз, он не сможет им раскроить головы. А у него большая семья…

— Попроси для меня селедку, — сказал Борух, — кусок жирной селедки, я давно уже её не пробовал. И если Он её даст — попроси заодно зубы, а то мне нечем будет её кушать…

— И жениха Ривке. Не обязательно красивого. Можно и небогатого, но с хорошим сердцем. А то она всё плачет и плачет, такая красавица и умница. Вот, покажи Ему её фотографию…

Уже жарко грело солнце, а Мошко Весёлый всё сидел на бревне и записывал, и записывал, и не было записочке ни конца ни краю. А потом встал и пошел, и провожало его все местечко, и долго махало вслед.

А уже за рекой его нагнал раввин и передал свой личный список.

— В первую очередь! — предупредил он.

Где-то в Румынии Мошко просмотрел его.

«Семь пудов белой муки, — просил ребе, — бочку мёда, три мешка миндаля…»

Вскоре всему местечку стало ясно, что Мошко Весёлый благополучно добрался до Иерусалима. Даже Шимен Кривой не сомневался, что его просьба попала к адресату, и что Всевышний ее прочитал: Шимен Кривой распрямился и стал в местечке первым красавцем. Он оказался высоким и стройным, Ривка влюбилась в него, и все местечко плясало на их свадьбе и плакало от счастья, когда они стояли под хупой.

Ханочка начала спать спокойно и ровно дышать. Все местечко слушало, как она дышит, и все повторяли: «Ровно, ровно».

И все местечко могло спать спокойно: вдруг прекратились погромы, и Нохем Сердитый мог читать Тору, отложив топор…

У Боруха прорезались новые зубы, и он со дня на день ждал селедки.

— Если бы я знал, что у меня появятся такие зубы, — вздыхал он, — я попросил бы ягнёнка…

И только ребе сомневался. Он получил лишь баночку вишневого повидла и синюю куру.

— Не знаю, добрался ли Мошко до Иерусалима, — говорил он, — не уверен. Я просил совершенно иное…

Лучше всего пошли дела у Неси: в хату беспрестанно приходили хохлы и отдавали деньги, которые должны были деду за муку ещё с прошлого века.

Каждую субботу откуда-то прилетала кура и кудахтала, явно намекая, чтобы ее приготовили к субботнему столу.