Иерусалим правит - [50]

— Снято! — воскликнул мистер Микс, присоединившись к нам на палубе. — Не ожидал, что в Африке окажется так чертовски сыро.

И все-таки свет не угасал в его глазах, когда он осматривал город, скрытый дымом и туманом, и толпы мокрых несчастных людей, создававших грязный хаос на узких улицах; от них исходил такой шум и запах, что Константинополь казался в сравнении с Касабланкой милым и уютным, как Кенсингтон. Помимо угольного дыма, масляного дыма, древесного дыма, мусорного дыма и навозного дыма, которые поднимаются над многими подобными портами, были еще и густое зловоние фосфатов от частных грузовиков, перевозивших минеральные удобрения, пары от древесного угля и от тысяч котлов с манной кашей, запахи свежей краски, мяты и кофе, промокшей от дождя грязной одежды и задыхавшихся ослов, верблюдов, лошадей и мулов, запахи угарного газа от автобусов и военных машин, запахи полусгнившей рыбы и убитых животных, запахи водорослей, выброшенных на скалы по левому борту, где полуголые мальчишки носились туда-сюда, убегая от седых бурунов и выпрашивая у нас мелочь (впрочем, они умолкли, когда заметили наших ласкаров). И все казалось таким мокрым от дождя, таким унылым от холода и облаков, что капитан Квелч мог только усмехнуться и ответить поэтически:

— Разве это немного не напоминает вам, Питерс, «Паддингтон вечно слезный»[233]?

— Или Саммерстаун[234], - сказал я, не желая разуверять мистера Микса, что я очень хорошо знаю Англию. Вдобавок прочитанного в книгах и услышанного от миссис Корнелиус было достаточно, чтобы я изучил Лондон настолько, что мне могли бы позавидовать многие уроженцы города.

— Ну, конечно, это не Вавилон. — Теперь мистер Микс выглядел почти смешным — он напоминал человека, знающего, что его как-то обманули в игре в кости, но не способного доказать обман. Негр наивно поинтересовался: — И повсюду так, капитан, сэр?

— Африка как-то умеет придавать побережью наименее привлекательный вид, — наставительно заметил капитан Квелч. — Вот почему они продержались так долго. Никто не подозревал, какое богатство и какая красота скрыты внутри.

Он вел себя с мистером Миксом очень вежливо, но мне казалось, что бывалый моряк, подобно мне самому, чувствовал какое-то волнение. Мы с ним расстались с французскими властями не лучшим образом; теперь я полагался на свой американский паспорт, новое имя и новую карьеру, которые обеспечивали довольно надежное прикрытие, а на стороне капитана Квелча было только время. По его словам, он не появлялся в этом порту с 1913 года, когда командовал зарегистрированным в Триполи грузовым судном, направлявшимся в Марсель с опиумом для европейского рынка. Французы попытались захватить корабль.

— Я еще чувствую запах сушеной рыбы, в которой мы везли товар, — рассказывал капитан.

Он тогда опередил катера французских таможенников, но ему пришлось затопить груз в международных водах.

— Чертов марокканский еврей дал против меня показания, и объявления разослали по всем портам. Вряд ли они теперь смогут что-то раскопать, но всегда остается шанс, что какой-то бюрократ вспомнит мое имя, и они здесь используют треклятый Кодекс Наполеона! И можно, черт возьми, тут остаться навсегда! Однако l’univers est à l’envers[235], как любят говорить теперь. Большая война — огромная тень, в которой скрываются мелкие грехи, дружище. Этим многие из нас успешно воспользовались. — Оптимизм почти никогда не покидал его.

Оказалось, французские офицеры узнали, что мы американцы и входим в состав съемочной группы, и в результате решили, что все мы уроженцы США; они едва заглянули в паспорта и хотели только разузнать побольше о Чарли Чаплине и Констанс Толмедж. Когда французы выяснили, что наши женщины-звезды еще страдают от штормов зимней Атлантики, они любезно предложили любую возможную медицинскую помощь и свое гостеприимство. От второго предложения мы отказались, но услуги доктора с благодарностью приняли. Однако не было никакой возможности отказаться от приглашения на обед к майору Фроменталю, временному командующему гарнизоном. В семь часов в экипажах, которыми управляли одетые в форму местные жители, мы добрались до официальной резиденции. Она возвышалась над городом чуть в стороне от него — полумавританское-полуфранцузское сооружение, окруженное пальмами, привезенными из Австралии. Массивный, смуглый, волосатый великан, настоящий бретонец, Фроменталь говорил на превосходном английском, хотя мы обрадовались возможности побеседовать по-французски.

Фроменталь рассказал нам, что внутри страны возникли проблемы с повстанцами, которых возглавлял печально известный Абд эль-Крим[236]. В итоге в гарнизоне теперь недоставало личного состава. Я сказал, что высоко ценю маршала Лиоте[237], стремление которого модернизировать Марокко, сохранив ключевые особенности страны, восхищало многих, даже тех, кто плохо относился к французской колониальной политике. Лиоте, добавил я, скоро наведет порядок у рифов. Фроменталь, в глазах которого сверкнули суровые искры, пробормотал в ответ, что на набережной Орсэ, в припадке мудрости, недавно отозвали Лиоте и заменили его Петеном, героем Вердена