Иерусалим - [16]

   — Со мной у них не будет выбора, — сказала Сибилла. — Святая или шлюха, но я буду королевой.

   — Ба, глупышка, ты берёшь на себя слишком много! И отдаёшь всё это Ибелину!

Сибилла нагнулась и отломила от розового куста мёртвый побег. Это был обычный, бесконечный труд её мамочки-белочки: найти частичку того, сложить с частичкой этого, словно из тысячи мелочей может возникнуть нечто великое. Брат Бодуэна д'Ибелина Балан был женат на второй жене её отца, той самой греческой «доске» — Марии Комнине.

   — Что говорит тебе король, когда ты бываешь при его дворе? — поинтересовалась мать. — Или ты просто играешь с ним в шахматы? Почему ты вечно стремишься заниматься тем, что пристало мужчинам?

   — Я слушаю. Я не знала ни сколько приходится трудиться королю, ни как этот труд тяжёл. — Сибилла присела на корточки, подняла несколько жёлтых львиных зевов и встала, отряхивая с пальцев грязь. Она себе все руки испортит этой работой. — Я не стремлюсь заниматься тем, что пристало мужчинам. — Она и самой себе не могла бы объяснить, чего ей хочется. — Быть женщиной, по-твоему, — так мало и мелко, матушка. Мне нужно больше.

   — Ты эгоистичная девчонка, Сибилла, и нечестивая к тому же.

   — О нет, матушка! Избавь меня от проповедей. — Принцесса повернулась, высматривая пажа, и увидела выходящего из дверей Бодуэна д'Ибелина.

Он опоздал и потому улыбнулся ей с умоляющим видом. Как всегда, его внешность привела Сибиллу в восторг: плавные чёткие черты, широкие плечи, длинные ноги. Он куда лучше, чем любовник моей матери, подумалось ей, и она даже немного устыдилась этого сравнения. Она с улыбкой повернулась к нему.

   — Идём. Мне нужна твоя помощь, мой сад погибает, — Сибилла подхватила Бодуэна д'Ибелина под руку и повела прочь — искать слуг, которые исполнили бы для неё эту работу.

Бог предал Жерара де Ридфора: Бог дал ему душу короля и не дал трона.

Маршал тамплиеров стоял у края сада при дворце Ла-Плезанс, где со своим весёлым, легкомысленным двором обитали графиня де Куртенэ и её дочь. Он следил за Сибиллой Иерусалимской, наследницей короны Готфрида Бульонского, Бодуэна де Бура и Фулько Анжуйского, и размышлял, как бы мог он исправить Божескую несправедливость.

Сад лежал между задней стеной дворца и изгибом городской стены — полукруг мозаичной плитки, участки невскопанной земли, купа деревьев.

Графиня сидела в тени у края мозаики, гоняя прислугу туда и сюда ради исполнения своих прихотей. Один красавец юноша облокотился на спинку её кресла и что-то нашёптывал ей на ушко, другой устроился на траве за креслом. Де Ридфор уже оценил аппетиты графини и решил, что такой путь обойдётся слишком дорого и к тому же он ненадёжен.

Иное дело — принцесса.

Она не настолько красива, насколько жива, размышлял, наблюдая за Сибиллой, де Ридфор. Постоянно движется, постоянно что-то делает. Сегодня она согнала в сад маленькую армию слуг — полоть, копать, собирать ветки и листву, что опала с вишен, росших у стены. Она втянула в работу и своих друзей: толстушку, что всегда при ней, и высокого рыцаря со светлыми вьющимися волосами, который верно следовал повсюду за Сибиллой и исполнял все её желания. На принцессе было длинное голубое платье. Де Ридфор увидел, как она обернулась и помахала кому-то в саду, и в повороте её тела, во взмахе руки была такая неосознанная грация, что он испытал непритворное наслаждение.

Он следил за принцессой, терпеливо выжидая мига, когда сможет подобраться к ней, использовать её, эту жизнерадостную безрассудную девушку, владевшую тем, чего так жаждал он.

Де Ридфор привёл с собой из Храма двоих сержантов — надо же подчиняться Уставу, — и сейчас те бездельничали в уголке у стола, где пажи суетились вокруг кувшинов с вином и подносов с разными разностями. Устав требовал также, чтобы он не имел дела с женщинами — но он был здесь по делам Ордена, а эти женщины облечены властью, поэтому де Ридфор мог иметь с ними дело, и это не считалось грехом. Устав не был ему препятствием. Он проникся пониманием этого, разглядев за узостью буквы многообещающую цель. Маршал понимал это много лучше болванов наподобие Раннульфа Фицвильяма, рабски привязанных к клятве.

Мысль о Раннульфе обозлила его. Де Ридфор ненавидел неотёсанного норманнского рыцаря той глубинной ненавистью, что не объяснима словами; он желал растоптать эту убогую набожность, доказать всю её никчёмность, показать всем, что она есть не что иное, как прах и зола.

Появлялась и исчезала иерусалимская знать. Явился Жослен де Куртенэ, брат графини, глава семьи, добродушный толстяк, закутанный в русские меха. Принцесса подбежала приветствовать его, протянула к нему обе руки и звонко расцеловала в губы. Маршал переступил поближе к ней. Молодой красавец, тенью следовавший за принцессой, был, судя по гербовому значку, Ибелин — не сам лорд, скорее всего, его младший брат. Ибелины всегда соперничали с Куртенэ, и этому юнцу здесь было явно не по себе, хоть он и вился вокруг принцессы, точно шмель вокруг цветущей липы. Тут Жослен де Куртенэ кивнул де Ридфору, и маршал шагнул вперёд, присоединяясь к избранному обществу.