Иерусалим - [15]

Герман прав: ничто не решено между ним и де Ридфором, а только лишь ушло вглубь. В конце концов один из них убьёт другого... однако Устав не позволит ему биться с де Ридфором даже для спасения своей жизни.

Раннульф помолился, хотя и знал, что не дождётся от Бога помощи: Бог послал ему это испытание, чтобы он мог доказать свою добродетель. Раннульф знал, что он не добродетелен. Он дурной человек и рано или поздно сломается, схватит де Ридфора за жирную шею и выдавит из него мозги.

Однако покуда он произносил истёртые слова молитв, неожиданный мир снизошёл на него. Если кто-то в братстве против него, то кто-то и на его стороне. Война более велика, чем кто-либо из смертных, и когда-нибудь возьмёт их обоих — и его и де Ридфора, — обратит их в вечный прах. Он поднял глаза и посмотрел через зал на койку, где прежде спал Марк. Она была пуста: по обычаю, никто не ляжет на неё, пока не пройдёт ещё одна битва и не погибнет ещё один тамплиер. Раннульф вознёс последнюю молитву — то ли за Марка, то ли, быть может, Марку. Перекрестился и лёг, чтобы спать, покуда колокол не призовёт к пробуждению.

ГЛАВА 6

Как-то днём Агнес де Куртенэ вышла с придворными в сад, чтобы они могли поиграть с её внуком Бодуэном — для отличия от короля его называли Бодинетом. Она настояла, чтобы Сибилла вышла и посидела с ней и маленьким сыном, хотя та совсем не интересовалась ребёнком и с самого рождения почти его не видела.

Дитя было маленьким и бледным, с тонкими и лёгкими волосиками, такими светлыми, что казалось, их вовсе нет; вся его одежда была расшита алым и голубым шёлком, башмачки украшены золотыми лентами. Увидев бабушку, мальчик закричал от радости и протянул к ней ручки, но при виде матери расплакался.

Сибилла в замешательстве опустила руки на колени.

— Разве так радуются? — пробормотала она. Дитя вертелось на коленях Агнес, отыскивая взглядом кормилицу-сирийку, чьи груди внушительно колыхались под платьем, доказывая её несомненную пригодность для службы. — Он не любит меня. Свою мать.

   — Ты сбежала в Керак без него, — отозвалась Агнес. — Тебе следовало бы взять его в свои покои, позволить ему жить при тебе.

Агнес, воркуя, наклонилась к младенцу. Тот потянулся тоненькой ручкой к её волосам. Черты его лица напомнили Сибилле иное лицо. Она вдруг вспомнила, как зачала это дитя в угаре постельных битв.

   — Присматривай за ним. От него дурно пахнет.

Сибилла фыркнула. Ребёнок предал её. Он любит местную толстуху больше той, что произвела его на свет. Она родит ещё ребёнка — лучшего, чем этот. Принцесса встала и пошла через лужайку к саду.

   — Тебе следует быть ему больше матерью, — сказала Агнес. Она передала дитя кормилице и пошла следом. — Тебе следует быть больше женщиной, — прибавила она, метнув на дочь подобный кинжалу взгляд.

   — Ты женщина за нас обеих, матушка, — сказала Сибилла, указывая глазами на красивого молодого человека, поджидавшего их на террасе.

Мать сделала вид, что не слышит.

   — Почему ты хочешь быть мужчиной, Сибилла? Почему не довольно тебе быть тем, чем тебя сотворил Господь?

   — Я то, чем Господь сотворил меня, миледи. Но не то, чем меня изображают.

   — Ого, дитя пытается кусаться.

Сибилла почувствовала, как жаркая кровь приливает к щекам. Мать знала её слишком хорошо; даже когда Сибилла была уверена, что ведёт себя умно, мать умела заставить её ощутить себя маленькой дурочкой. Она посмотрела на сад, самое любимое своё место, хотя сейчас, зимой, он пожелтел. Розы нужно было подрезать, и всюду пробивалась сорная трава.

Мать не отставала от неё ни на шаг.

   — За что ты так любишь Бодуэна д'Ибелина?

Сибилла ожидала этого вопроса. Она вздёрнула голову и одарила мать холодным взглядом.

   — А что, по-твоему, он недостаточно молод или красив?

   — Он Ибелин. Ты спишь с ним?

Она ждала и этого, но всё же не смогла встретиться с матерью взглядом. Отрицать было бы бессмысленно.

   — Мне нет нужды отвечать.

   — Возможно, что так. Но запомни — если ты забеременеешь, все твои ожидания могут обернуться немного не так. А что мужчине нравится в любовнице, он может возненавидеть в жене.

   — Миледи, я собираюсь быть более чем женой. Я буду королевой Иерусалима.

   — Да-да, а королева должна быть чиста, как Святая Дева Мария. — Агнес побарабанила пальцем по колену; ногти у неё были вызолочены. — Что ж, тогда будь осторожней. Эти вещи значат больше, чем ты думаешь, и тебе их не изменить. Как говорится, что разорвано — тому не срастись. Я вполне устраивала твоего отца и как любовница и как жена — когда никто и не думал, что он может стать королём; но вот корона свалилась в его руки — и меня опорочили и отослали, чтобы он мог жениться на какой-то гречанке.

   — Отец по-прежнему любил тебя. Ничто не изменилось, — возразила Сибилла. Она любила отца больше, чем всех своих ухажёров; ей хотелось, чтобы он был благороден и безупречен. Но теперь, оглядываясь назад, она вдруг увидела события иначе, почти так, как видела их её мать. — Отец всегда говорил, что ничто не изменилось.

   — Король по-прежнему хотел спать со мной. — Голос Агнес был горек, как пиво. — Особенно когда обнаружил, что маленькая гречаночка в постели — точно доска с дыркой. И он по-прежнему любил вас. Тебя и Бодуэна. Всегда любил. Но я была недостаточно хороша для королевы.