Иерусалим, Хайфа — и далее везде. Записки профессора психиатрии - [21]

Особенно трудно было читать истории болезни, написанные от руки, ну и самому писать истории болезни. Я долго с этим мучился, использовал разные приемы, чтобы освоить медицинскую лексику на иврите. Например, обложившись несколькими историями болезни, я выписывал из них часто встречающиеся фразы. Таких фраз набралось около сотни. Я их выучил или подглядывал в блокнот, когда сам должен был что-то написать. Как же это все было трудно понимать и делать! На то, на что должны были уходить минуты, мне требовались часы.

Один раз в месяц проходили врачебные конференции больницы, где кто-либо из врачей «Эйтаним» или другой больницы делал доклад (на иврите или по-английски). Когда пришла моя очередь, я сделал доклад на тему «Генетика шизофрении». Мне помогали с переводом. Лекция вызвала интерес у коллег, а я впервые почувствовал уважение к себе.

Ничего удивительного в том, что в результате эмоционального стресса у меня развилась острая язва желудка с сильными голодными болями. Лечиться и обследоваться было некогда. Меня спасла перловая каша, которую готовила Галя, а также свежие фрукты. Через полтора месяца боли прошли, и я забыл о них до неприятного случая в горах Давоса (Швейцария). Но об этом расскажу в свое время.

Специалист

Незадолго до окончания трехмесячного срока моей стажировки д-р Левитин с явным неудовольствием написал мне характеристику-рекомендацию, которую директор больницы д-р Яков Лернер не хотел подписывать. «Он же не знает иврита», — справедливо утверждал директор.

Д-р Яков Лернер — человек, лишенный какой-либо харизмы, родом из Австрии, выглядел лет на пятьдесят, средней комплекции. Правильные черты его лица практически не участвовали в мимической игре, говорил он малосложно и часто неопределенно, или так мне казалось. За три месяца стажировки мы встретились у него в кабинете дважды и говорили в общей сложности не более 10 минут. Какой он клиницист, я не понял, но законы Яков знал хорошо. Его научные интересы были в области адаптации репатриантов, эпидемиологии и внебольничной помощи больным. В исследованиях ему помогала Нелли Зильбер.

Врачи больницы дружно просили его за меня, и он в конце концов согласился подписать, но сказал, что ни за что не оставит меня в больнице. Вопреки всем ожиданиям, комиссия профсоюза врачей нашла достаточным мой клинический опыт, впечатлилась от научных достижений и признала меня израильским специалистом в области психиатрии, освободив от каких-либо экзаменов. Я не верил своим глазам, читая их решение. Однако моя радость быстро улетучилась от одной мысли: «Как же я смогу работать врачом-специалистом?» Вот тут я горько пожалел, что мне сократили стажировку с шести до трех месяцев. На ставку в «Эйтаним» я не мог рассчитывать, о чем д-р Лернер говорил не раз. Впрочем, отношение д-ра Лернера ко мне как специалисту драматически изменилось после следующего события.

Профессор Белмекер

Делать было нечего, и я стал искать работу, посылая свои документы в крупные больницы страны. Меня стали приглашать на интервью. В сентябре 1990 года я получил приглашение на встречу с заместителем директора Беэр-Шевской психиатрической больницы профессором Хаимом Белмекером — ученым с мировым именем в области биологической психиатрии.

Хаим Белмекер (Robert Belmaker) учился в Гарвардском и Дюкском университетах, получил вторую степень (MD) в 1971 году, проходил стаж в Центре психического здоровья в Бетезде. С 1974 года он живет и работает в Израиле. Профессор Белмекер — пионер в развитии биологической психиатрии в Израиле; его научные интересы включают биполярные расстройства, их лечение, биохимические механизмы и генетику психических заболеваний. Хаим имел репутацию талантливого ученого и получил много международных премий и поощрений.

На встречу я поехал вместе с Галиной. Секретарь провела нас в большой кабинет. Профессор был выше среднего роста, подтянутым, носил полную бороду с усами в стиле Шона Коннери, за очками с тонкой оправой блестели умные глаза. Просмотрев мои документы и абстракты статей по-английски, Хаим сказал:

— Ты проделал по генетической эпидемиологии шизофрении примерно то, что сделали американские клинические генетики.

Такая похвала из уст Белмекера дорогого стоила! Он вальяжно сидел в хорошем кресле, излучал уверенность и эмпатию. Не давая мне открыть рот, Хаим тут же добавил:

— Я приглашаю тебя заведовать клиническим отделением в нашей больнице. Это лучшая позиция для врача.

Я онемел; мне показалось, что это шутка, но он повторил медленно свое предложение, расчитывая, что я его пойму правильно.

— Заведовать отделением? — переспросил я. — А как же мой иврит? Еще не прошел даже год, как я в стране, — я не верил своим ушам и вложил в вопрос все свои страхи.

— Иврит у тебя будет, — уверенно возразил Хаим. — Хороший иврит есть у многих врачей, а такие научные результаты в твои годы я вижу впервые.

Он встал с кресла и стал ходить вокруг нас с Галиной, сидящих у стола.

— Но для заведования надо иметь диплом врача-специалиста с опытом не менее трех лет, — не унимался я, вспомнив, что где-то это слышал.